Добавить в моё избранное
127 мин, 6 сек 11689
А сейчас ты… Ты как амеба. Или желе.
— Ты меня так ненавидишь?
— Нет. Хотя лучше бы ненавидел.
— Да, — Кира обессилено замолкает. Она точно стучится в бетонную стену.
— На будущее. Бери пример с Лили.
Кира оборачивается к Денису. В ее взгляде словно пляшут молнии.
— Лили? Да это она никогда не знала, что хочет в жизни! А я всегда мечтала танцевать и работала над этим. У меня не все получалось. Но мне кто-нибудь помог? Ты? Ты мне помог? Поддержал? Ты только и знал, что ныть, как я ни к чему не стремлюсь.
Это Лили уехала искать себе парня, потому что не понимала, какого мужика хочет. Ей повезло, что он оказался так похож на ее фантазии. А в остальном? Она же ненормальная! Сошла с ума…
Кира обреченно вздохнула. Все равно Денис не поймет.
— Я советую тебе вспомнить, что она твоя подруга. Да и вообще задуматься над жизнью.
— Ты?! Да иди ты к черту! — Кира хватает вазу и швыряет в него. Ваза пролетает мимо Дениса, отскакивает от висящей на вешалках одежды и с глухим стуком падает на пол.
Денис молча смотрит на девушку какое-то время. Затем берет чемодан и выходит.
Кира подбирает вазу и возвращает на место. На фарфоре ни трещинки. Девушка ежится и обхватывает себя за плечи — в комнате становится холодно от ветерка с улицы.
Кира ждет. Ждет, когда появится внизу черная фигура с чемоданом, подойдет к «Фриландеру».
Как пропадет внутри машины, и донесется несколько минут спустя звук заведенного мотора…
Вспышка! На фото застывает девушка в окне пятого этаже. У нее короткие волосы и бирюзовые глаза.
Если бы фото могли говорить, то это звенело бы тишиной. Гулкой, отупляющей тишиной.
И снова нескончаемые коридоры — обступили угрожающе, почернели провалами дверей по бокам, зашелушились и потрескались краской на стенах.
А на Лили будто навалилась непосильная ноша — давила, сжимала тело, тянула вниз внутренности и погружала ноги в паркет. Девушке казалось, что движется она не по твердой поверхности, а в настоящих зыбучих песках.
Комнаты, комнаты… Светлые, сумрачные, темные. Одни — с щепетильно-ровными рядами парт и стульев, другие — с кроватями, одинаково аккуратно заправленными и торчащие айсбергами подушек.
Нет, не все! Войдя в очередное помещение, Лили приметила смятую постель, сохранившую на покрывале размытые очертания чьего-то тела. В ногах лежала тетрадка.
Девушка подошла ближе и взяла ее — тоненькую розовую тетрадь с песочно-желтыми от времени листами. Сзади — гимн СССР, а внутри…
С первой же забитой клеточками страницы шли записи — мелким красивым почерком, раздражали в котором лишь чересчур резкий наклон влево и несчетное количество завитушек у букв, как на праздничной открытке.
И не было ни клякс, ни жирных пятен — каллиграфически-аккуратные слова. Если бы не содержание, Лили подумала бы, что это писала девочка.
«12 октября 1967 года
Наша воспитательница, Раиса Петровна, сказала мне, чтобы я вел дневник. Так я смогу лучше видеть изменения в своем состоянии. Так и сказала «изменения в твоем состоянии».
Они называют это синдромом деперсонализации — когда человек теряет сам себя. Но Раиса Петровна сказала, что ничего страшного нет. И еще сказала очень красивую фразу, и запомнить ее тоже сказала: «твоя болезнь — это неудачная попытка твоего разума сбежать от невыносимой реальности». Так сказал доктор по имени Гауг.
Когда я рассказал про себя и семью Раисе Петровне, она сказала, что сама бы сбежала от такой реальности и потрепала меня по голове.
Я сказал, что отец у меня повесился, когда мне было пять. Бабушка, мать, которая отцу, сошла на старости лет с ума и била целыми днями посуду, а я и мама собирали осколки. Дедушка у меня был злой. Жестокий был. Каждый раз, когда я плохо учился, он бил меня.
В девятом классе, когда были экзамены, мне стало плохо.
Тело стало чужим, незнакомым. Я стал забывать, как им управлять. Иду, иду и вдруг не знаю, как дальше идти, что для этого делать. Или иду и понимаю, что оказался в месте незнакомом, как попал, не помню.
Мне стало страшно смотреть в зеркало, а когда смотрел, то не узнавал себя.
День ото дня росла тревога.
Мысли часто текли сплошными потоком сами по себе, и ими невозможно было управлять — они изводили, утомляли, и я кричал.
Голова стала казаться раздвоенной на части, кости торчали и мешались. Неудобные стали кости головы, неправильной формы, чесались, кололись, как шерстяной носок.
Я взял напильник и хотел подравнять кости, чтобы они не торчали. Но пришла мама и закричала. Плакала, говорила что-то, а я ее не понимал. Меня отвели к доктору, а тот сказал больше заниматься физкультурой.
Только это не помогло, и я сюда попал.
Здесь за мной день и ночь смотрят воспитатели, кормят лекарствами, колют.
— Ты меня так ненавидишь?
— Нет. Хотя лучше бы ненавидел.
— Да, — Кира обессилено замолкает. Она точно стучится в бетонную стену.
— На будущее. Бери пример с Лили.
Кира оборачивается к Денису. В ее взгляде словно пляшут молнии.
— Лили? Да это она никогда не знала, что хочет в жизни! А я всегда мечтала танцевать и работала над этим. У меня не все получалось. Но мне кто-нибудь помог? Ты? Ты мне помог? Поддержал? Ты только и знал, что ныть, как я ни к чему не стремлюсь.
Это Лили уехала искать себе парня, потому что не понимала, какого мужика хочет. Ей повезло, что он оказался так похож на ее фантазии. А в остальном? Она же ненормальная! Сошла с ума…
Кира обреченно вздохнула. Все равно Денис не поймет.
— Я советую тебе вспомнить, что она твоя подруга. Да и вообще задуматься над жизнью.
— Ты?! Да иди ты к черту! — Кира хватает вазу и швыряет в него. Ваза пролетает мимо Дениса, отскакивает от висящей на вешалках одежды и с глухим стуком падает на пол.
Денис молча смотрит на девушку какое-то время. Затем берет чемодан и выходит.
Кира подбирает вазу и возвращает на место. На фарфоре ни трещинки. Девушка ежится и обхватывает себя за плечи — в комнате становится холодно от ветерка с улицы.
Кира ждет. Ждет, когда появится внизу черная фигура с чемоданом, подойдет к «Фриландеру».
Как пропадет внутри машины, и донесется несколько минут спустя звук заведенного мотора…
Вспышка! На фото застывает девушка в окне пятого этаже. У нее короткие волосы и бирюзовые глаза.
Если бы фото могли говорить, то это звенело бы тишиной. Гулкой, отупляющей тишиной.
И снова нескончаемые коридоры — обступили угрожающе, почернели провалами дверей по бокам, зашелушились и потрескались краской на стенах.
А на Лили будто навалилась непосильная ноша — давила, сжимала тело, тянула вниз внутренности и погружала ноги в паркет. Девушке казалось, что движется она не по твердой поверхности, а в настоящих зыбучих песках.
Комнаты, комнаты… Светлые, сумрачные, темные. Одни — с щепетильно-ровными рядами парт и стульев, другие — с кроватями, одинаково аккуратно заправленными и торчащие айсбергами подушек.
Нет, не все! Войдя в очередное помещение, Лили приметила смятую постель, сохранившую на покрывале размытые очертания чьего-то тела. В ногах лежала тетрадка.
Девушка подошла ближе и взяла ее — тоненькую розовую тетрадь с песочно-желтыми от времени листами. Сзади — гимн СССР, а внутри…
С первой же забитой клеточками страницы шли записи — мелким красивым почерком, раздражали в котором лишь чересчур резкий наклон влево и несчетное количество завитушек у букв, как на праздничной открытке.
И не было ни клякс, ни жирных пятен — каллиграфически-аккуратные слова. Если бы не содержание, Лили подумала бы, что это писала девочка.
«12 октября 1967 года
Наша воспитательница, Раиса Петровна, сказала мне, чтобы я вел дневник. Так я смогу лучше видеть изменения в своем состоянии. Так и сказала «изменения в твоем состоянии».
Они называют это синдромом деперсонализации — когда человек теряет сам себя. Но Раиса Петровна сказала, что ничего страшного нет. И еще сказала очень красивую фразу, и запомнить ее тоже сказала: «твоя болезнь — это неудачная попытка твоего разума сбежать от невыносимой реальности». Так сказал доктор по имени Гауг.
Когда я рассказал про себя и семью Раисе Петровне, она сказала, что сама бы сбежала от такой реальности и потрепала меня по голове.
Я сказал, что отец у меня повесился, когда мне было пять. Бабушка, мать, которая отцу, сошла на старости лет с ума и била целыми днями посуду, а я и мама собирали осколки. Дедушка у меня был злой. Жестокий был. Каждый раз, когда я плохо учился, он бил меня.
В девятом классе, когда были экзамены, мне стало плохо.
Тело стало чужим, незнакомым. Я стал забывать, как им управлять. Иду, иду и вдруг не знаю, как дальше идти, что для этого делать. Или иду и понимаю, что оказался в месте незнакомом, как попал, не помню.
Мне стало страшно смотреть в зеркало, а когда смотрел, то не узнавал себя.
День ото дня росла тревога.
Мысли часто текли сплошными потоком сами по себе, и ими невозможно было управлять — они изводили, утомляли, и я кричал.
Голова стала казаться раздвоенной на части, кости торчали и мешались. Неудобные стали кости головы, неправильной формы, чесались, кололись, как шерстяной носок.
Я взял напильник и хотел подравнять кости, чтобы они не торчали. Но пришла мама и закричала. Плакала, говорила что-то, а я ее не понимал. Меня отвели к доктору, а тот сказал больше заниматься физкультурой.
Только это не помогло, и я сюда попал.
Здесь за мной день и ночь смотрят воспитатели, кормят лекарствами, колют.
Страница
33 из 38
33 из 38
