Добавить в моё избранное
127 мин, 6 сек 11663
Так хочется зарыться в воспоминаниях, как в перину.
Шесть месяцев, двадцать три дня, двенадцать часов и восемнадцать минут до начала отчуждения.
На фотокарточке замерли две фигуры. Запутались в простынях и улыбаются друг другу с закрытыми глазами.
Тепло тела, такого близкого и родного.
Запах, который ни с чем нельзя сравнить. Даже не шампуня, а самих волос или кожи.
Нос Лили двигается вдоль шеи и смешно утыкается в ключицу.
— Спишь? — шепчет она нежно-сонным голосом. По телу неспешно разливается радужная истома.
— Ухуу.
Сквозь подступающую дрему девушка чувствует, как бьется рядом с ее сердцем еще одно.
Тук. Тук. Надо поймать ритм, чтобы они бились вместе.
Тук. Тук. Лили задерживает дыхание, чтобы вдохнуть одновременно.
Вдох. Не попала!
Тук.
Вдох. Вот!
Выдох.
Тук. Тук.
Будто душа в два раза сильнее бьется…
Впереди в разрывах тумана замаячило что-то темное.
Лили ускорила шаг, чувствуя, как бешено колотится ее сердечко о стенки грудной клетки…
Но это оказалась всего лишь цистерна. Самая заурядная железнодорожная цистерна, где-то мандариново-желтая, где-то уже ржавая, в потеках мазута, веером расходившихся от люка наверху. Ее колеса, стоявшие на рельсах, обросли травой, а на боку смутно виднелась аббревиатура в ромбе: «R-Gir».
«Откуда она взялась здесь? Забыли? — задумалась Лили. — Может, где-то недалеко и поезд?»
Девушка размахнулась и со всей силы ударила ногой по корпусу. И тут же вздрогнула от гулкого стона железа, эхом повисшего в тумане.
И тут ей стало по-настоящему страшно. Лили вдруг до конца осознала, насколько тихо было до этого вокруг. Как если бы все живое вымерло.
Надо уйти скорее отсюда. Лили отвернулась от цистерны и почти побежала вперед.
Этот звук. Что он напомнил? Скрежет металла, содрогающий окрестности на несколько километров вокруг. Точно! Так стонали корпуса кораблей в порту. Исполинские стальные тела — они словно разговаривали друг с другом. Особенно это было слышно по ночам, когда не мешали посторонние городские звуки
Когда-то Кира жила возле порта, и Лили приезжала к ней погостить. Пока не…
Семнадцать лет, девять месяцев, тридцать дней, один час и сорок шесть минут до начала отчуждения.
На фотокарточке — небо, вымощенное темно-аспидными набрякшими тучами. В тени необъятной кроны липы стоят мужчина и девочка с очень длинными, почти до колен, волосами.
Промозглый осенний ветер то играет с ними, то рвет, злясь, из стороны в сторону. Но так и не может привлечь к себе внимание.
С очень серьезным лицом девочка смотрит на мужчину и берет маленькими ладошками его огромную руку:
— Вот у меня поправятся ножки, и я буду сама приносить тебе чай. С тремя кусочками сахара, как ты любишь. Буду делать обед. Я умею. Правда! Папа, ты слышишь?
Мужчина смотрит на землю, которую пестрым сплошным ковром устилают листья — желтые, коричневые. Красных нет.
Почему нет красных?
Пока мама Киры не погибла в аварии. И едва не стала инвалидом, получив перелом позвоночника сама Кира.
Несколько лет ушло тогда, чтобы вернуть ногам способность двигаться. Папа ее через три года женился, и они перебрались в новую квартиру. Там не шептались в темноте корабли, не кричали безумные чайки, и ничего не напоминало о том, что когда-то у Киры была мама.
Через некоторое время Кира привыкла к мачехе. Даже полюбила тетю Агату в каком-то смысле.
И плакала на плече у Лили, потому что с каждым днем, месяцем, годом, ей все труднее удавалось вспомнить родную мать.
Спустя пару часов назойливый туман, наконец, развеялся. Но легче дышать не стало — наоборот духота усилилась. И солнце поднялось выше, зависло разогретым до каления паяльником над головой, роняя на девушку тяжелые палящие лучи.
От жары Лили вспотела и сняла пальто, перекинула его через руку. Начали чесаться ссадины. То и дело она принималась осторожно скрести рану на брови.
И отчаянно, до истерики, хотелось пить.
Нагой осенний лес, железная дорога, солнце.
«Иду, иду… Куда? Зачем?»
Лес, железная дорога, солнце.
«Все мы куда-то идем, да не туда. Работаем не там. Спим не с теми.
Но сдохнуть желаем непременно в Париже. И чтобы сам Марсель Марсо нам что-то говорил на прощание.
Хотя нет. Он же мимом был. Мимы не разговаривают.
И вообще он умер»…
Лили уплывала в какое-то полубессознательном состоянии и двигалась лишь «на автомате». От жары мутить стало еще сильнее.
«Господи, только бы не вырвало. Пожалуйста, не здесь».
К самому горлу подкатила волна тошноты. Лили остановилась, уже смирившись с тем, что ее сейчас вывернет.
Шесть месяцев, двадцать три дня, двенадцать часов и восемнадцать минут до начала отчуждения.
На фотокарточке замерли две фигуры. Запутались в простынях и улыбаются друг другу с закрытыми глазами.
Тепло тела, такого близкого и родного.
Запах, который ни с чем нельзя сравнить. Даже не шампуня, а самих волос или кожи.
Нос Лили двигается вдоль шеи и смешно утыкается в ключицу.
— Спишь? — шепчет она нежно-сонным голосом. По телу неспешно разливается радужная истома.
— Ухуу.
Сквозь подступающую дрему девушка чувствует, как бьется рядом с ее сердцем еще одно.
Тук. Тук. Надо поймать ритм, чтобы они бились вместе.
Тук. Тук. Лили задерживает дыхание, чтобы вдохнуть одновременно.
Вдох. Не попала!
Тук.
Вдох. Вот!
Выдох.
Тук. Тук.
Будто душа в два раза сильнее бьется…
Впереди в разрывах тумана замаячило что-то темное.
Лили ускорила шаг, чувствуя, как бешено колотится ее сердечко о стенки грудной клетки…
Но это оказалась всего лишь цистерна. Самая заурядная железнодорожная цистерна, где-то мандариново-желтая, где-то уже ржавая, в потеках мазута, веером расходившихся от люка наверху. Ее колеса, стоявшие на рельсах, обросли травой, а на боку смутно виднелась аббревиатура в ромбе: «R-Gir».
«Откуда она взялась здесь? Забыли? — задумалась Лили. — Может, где-то недалеко и поезд?»
Девушка размахнулась и со всей силы ударила ногой по корпусу. И тут же вздрогнула от гулкого стона железа, эхом повисшего в тумане.
И тут ей стало по-настоящему страшно. Лили вдруг до конца осознала, насколько тихо было до этого вокруг. Как если бы все живое вымерло.
Надо уйти скорее отсюда. Лили отвернулась от цистерны и почти побежала вперед.
Этот звук. Что он напомнил? Скрежет металла, содрогающий окрестности на несколько километров вокруг. Точно! Так стонали корпуса кораблей в порту. Исполинские стальные тела — они словно разговаривали друг с другом. Особенно это было слышно по ночам, когда не мешали посторонние городские звуки
Когда-то Кира жила возле порта, и Лили приезжала к ней погостить. Пока не…
Семнадцать лет, девять месяцев, тридцать дней, один час и сорок шесть минут до начала отчуждения.
На фотокарточке — небо, вымощенное темно-аспидными набрякшими тучами. В тени необъятной кроны липы стоят мужчина и девочка с очень длинными, почти до колен, волосами.
Промозглый осенний ветер то играет с ними, то рвет, злясь, из стороны в сторону. Но так и не может привлечь к себе внимание.
С очень серьезным лицом девочка смотрит на мужчину и берет маленькими ладошками его огромную руку:
— Вот у меня поправятся ножки, и я буду сама приносить тебе чай. С тремя кусочками сахара, как ты любишь. Буду делать обед. Я умею. Правда! Папа, ты слышишь?
Мужчина смотрит на землю, которую пестрым сплошным ковром устилают листья — желтые, коричневые. Красных нет.
Почему нет красных?
Пока мама Киры не погибла в аварии. И едва не стала инвалидом, получив перелом позвоночника сама Кира.
Несколько лет ушло тогда, чтобы вернуть ногам способность двигаться. Папа ее через три года женился, и они перебрались в новую квартиру. Там не шептались в темноте корабли, не кричали безумные чайки, и ничего не напоминало о том, что когда-то у Киры была мама.
Через некоторое время Кира привыкла к мачехе. Даже полюбила тетю Агату в каком-то смысле.
И плакала на плече у Лили, потому что с каждым днем, месяцем, годом, ей все труднее удавалось вспомнить родную мать.
Спустя пару часов назойливый туман, наконец, развеялся. Но легче дышать не стало — наоборот духота усилилась. И солнце поднялось выше, зависло разогретым до каления паяльником над головой, роняя на девушку тяжелые палящие лучи.
От жары Лили вспотела и сняла пальто, перекинула его через руку. Начали чесаться ссадины. То и дело она принималась осторожно скрести рану на брови.
И отчаянно, до истерики, хотелось пить.
Нагой осенний лес, железная дорога, солнце.
«Иду, иду… Куда? Зачем?»
Лес, железная дорога, солнце.
«Все мы куда-то идем, да не туда. Работаем не там. Спим не с теми.
Но сдохнуть желаем непременно в Париже. И чтобы сам Марсель Марсо нам что-то говорил на прощание.
Хотя нет. Он же мимом был. Мимы не разговаривают.
И вообще он умер»…
Лили уплывала в какое-то полубессознательном состоянии и двигалась лишь «на автомате». От жары мутить стало еще сильнее.
«Господи, только бы не вырвало. Пожалуйста, не здесь».
К самому горлу подкатила волна тошноты. Лили остановилась, уже смирившись с тем, что ее сейчас вывернет.
Страница
8 из 38
8 из 38
