Добавить в моё избранное
127 мин, 27 сек 9291
И опровергнуть нет никакой возможности. Только превратить в жаб все телевизоры. Уничтожив заодно спутник телетрансляции.
— Но там не было насчет жертв. Не припомню я, чтоб там жертвы упоминались, — сказал Павел, делая непроизвольный шажок к выходу и едва не упав в проеме дверей, забыв про ступеньки, ибо под ноги не глядел.
— Двери надо закрыть и заклясть, — своевременно заметил его порыв Сережечка. — Неизвестно, каких еще импульсов от него ожидать.
— Двери я запер уже, — сказал Данилов. — Запломбировал и забубнил бубнами. Стена, я пробовал, крепкая. Нечего и пытаться пробить ее лбом. Только зря контузишь себя.
— Это древнее готическое помещение еще крепко стоит, — подтвердил Сережечка. — Придется попотеть, чтоб стереть все это с лица земли.
Лестницу Данилов отнял от стены и переломил пополам, прыгнув на нее с кучи угля.
— Да вы что, гады! — возмутился Павел порчей имущества. — Телевизор — ладно. Уборная — хрен с ней. Но лестница тут при чем? Гады нечистые!
— Это кто тут нечистые? — оскорбился и одновременно удивился Сережечка. Видимо, за нечистого себя не считал. — Это он кого оскорбил? — обратился он за разъясненьем почему-то к Данилову.
— Тебя, — сказал тот, хотя оскорбленье касалось обоих. — Да ты на себя посмотри, — обернулся он к кочегару.
— Ну, держись, кочегар, — сказал Сережечка, удалив удивленье с лица, заменив его выраженье враждебным. — Пора приступать с пристрастием. Да будь я четырежды нечист, будь я проклят три раза на дню, если прямо сейчас не возьмусь за возмездие. Давно с селенитами не сражался? Где мой меч-колдун-кладенец?
Сережечка двинулся на него
— Покажи ему, брат, — подстегивал и подстрекал Данилов. — Пусть докажет, что он гладиатор, а не гладиолус, блин.
В иных случаях, о которых Павел в газетах читал, достаточно раскинуть руки крестом, чтобы нечисть поколебать. Павел раскинул, и Сережечка остановился. Но смутил его, похоже, не крест.
— Глянь, твой хвост у него…
Павел совсем забыл про ремень, который все еще был намотан на его правую руку. Но теперь этот ремень действительно выглядел, словно хвост, и даже на месте пряжки — с кисточкой, а его свисавший конец хищно подрагивал.
Создавалось впечатление, что боялся артист не столько креста, сколько хвоста. Возможно, были у них с хвостом старые счеты.
Рука с бывшим ремнем сама собой вдруг взметнулась вверх, словно подброшенная внешней силой — Павлу почудилось, что это хвост руководит ее действиями, а не наоборот — и резко упала вниз, рубанув воздух, который хвост со свистом рассек. Сережечка успел защититься папочкой, кожа которой лопнула и обнажила желтый картон.
Артист попятился.
— Достал ты меня, кочегар. Я мог бы быть сейчас далеко отсюда… Мог бы сидеть, например, в опере, слушать ораторию или оркестр. А не терять время на склоки с тобой, — бормотал Сережечка. — Сейчас… Погоди минуту… Немного терпения — и ты труп.
Павел отвлекся на Данилова, который вел себя странно. Пыхтел, плевался, делал колдовские пассы, потом трижды обернулся вокруг своей оси, крича нечто нечеловеческое. Павел и удивиться не успел, как столь эффективный в драке с Сережечкой хвост обратился прямо в его руке в уд. Он с испугом и отвращением разжал руку, но чтоб не оставаться совсем безоружным, схватил с кучи угля лопату, в то время как уд, словно уж, скользнул в какую-то щель.
— То с пенисом на нас он бросается, то с хвостом, — сказал Данилов. — Вооруженный до зубов, в отличие от нас, вооруженных только зубами. Лопата, вишь, теперь у него.
— Ничего, — сказал Сережечка. — Черту терять нечего. Все равно он уже черт. Будем биться с тобой, кочегар, до полного твоего поражения, коль уж пересеклись наши дорожки под острым углом. Доколе не будем квиты до последнего кванта.
Он вдруг прыгнул на стену и покуда делал толчок, чтоб взбежать по ней на потолок, Павел успел что было силы врезать по нему лопатой. Вернее, по тому месту, где он только что был. Так как в следующую секунду Сережечка бросился на него сверху, лопата же переломилась — в руке Павла остался лишь черенок, острый в месте излома. И он, чего-то испугавшись, бросил этот обломок себе за спину.
Физически Сережечка был не особо силен. Но чрезвычайно гибок, как будто был гуттаперчевый, и легко выскальзывал у Павла из рук. А главное — он умело использовал спецэффекты. Сыпал в глаза угольной пылью, прикрывался облаком дыма или внезапно менял внешность, чем вводил в обман, распадаясь на призрак и сущность, и Павел, бросаясь на видимый ему призрак, получал чувствительный удар совершенно с другой стороны от невидимой сущности. Приходилось делать много лишних движений, ибо непонятно было, с какой стороны его ожидать. Поэтому пыли и шуму было столько, как будто бились десять на десять, а не один на один. В процессе схватки Сережечка выронил папку, и сейчас пространство котельной было усыпано белыми бумажными пятнами.
— Но там не было насчет жертв. Не припомню я, чтоб там жертвы упоминались, — сказал Павел, делая непроизвольный шажок к выходу и едва не упав в проеме дверей, забыв про ступеньки, ибо под ноги не глядел.
— Двери надо закрыть и заклясть, — своевременно заметил его порыв Сережечка. — Неизвестно, каких еще импульсов от него ожидать.
— Двери я запер уже, — сказал Данилов. — Запломбировал и забубнил бубнами. Стена, я пробовал, крепкая. Нечего и пытаться пробить ее лбом. Только зря контузишь себя.
— Это древнее готическое помещение еще крепко стоит, — подтвердил Сережечка. — Придется попотеть, чтоб стереть все это с лица земли.
Лестницу Данилов отнял от стены и переломил пополам, прыгнув на нее с кучи угля.
— Да вы что, гады! — возмутился Павел порчей имущества. — Телевизор — ладно. Уборная — хрен с ней. Но лестница тут при чем? Гады нечистые!
— Это кто тут нечистые? — оскорбился и одновременно удивился Сережечка. Видимо, за нечистого себя не считал. — Это он кого оскорбил? — обратился он за разъясненьем почему-то к Данилову.
— Тебя, — сказал тот, хотя оскорбленье касалось обоих. — Да ты на себя посмотри, — обернулся он к кочегару.
— Ну, держись, кочегар, — сказал Сережечка, удалив удивленье с лица, заменив его выраженье враждебным. — Пора приступать с пристрастием. Да будь я четырежды нечист, будь я проклят три раза на дню, если прямо сейчас не возьмусь за возмездие. Давно с селенитами не сражался? Где мой меч-колдун-кладенец?
Сережечка двинулся на него
— Покажи ему, брат, — подстегивал и подстрекал Данилов. — Пусть докажет, что он гладиатор, а не гладиолус, блин.
В иных случаях, о которых Павел в газетах читал, достаточно раскинуть руки крестом, чтобы нечисть поколебать. Павел раскинул, и Сережечка остановился. Но смутил его, похоже, не крест.
— Глянь, твой хвост у него…
Павел совсем забыл про ремень, который все еще был намотан на его правую руку. Но теперь этот ремень действительно выглядел, словно хвост, и даже на месте пряжки — с кисточкой, а его свисавший конец хищно подрагивал.
Создавалось впечатление, что боялся артист не столько креста, сколько хвоста. Возможно, были у них с хвостом старые счеты.
Рука с бывшим ремнем сама собой вдруг взметнулась вверх, словно подброшенная внешней силой — Павлу почудилось, что это хвост руководит ее действиями, а не наоборот — и резко упала вниз, рубанув воздух, который хвост со свистом рассек. Сережечка успел защититься папочкой, кожа которой лопнула и обнажила желтый картон.
Артист попятился.
— Достал ты меня, кочегар. Я мог бы быть сейчас далеко отсюда… Мог бы сидеть, например, в опере, слушать ораторию или оркестр. А не терять время на склоки с тобой, — бормотал Сережечка. — Сейчас… Погоди минуту… Немного терпения — и ты труп.
Павел отвлекся на Данилова, который вел себя странно. Пыхтел, плевался, делал колдовские пассы, потом трижды обернулся вокруг своей оси, крича нечто нечеловеческое. Павел и удивиться не успел, как столь эффективный в драке с Сережечкой хвост обратился прямо в его руке в уд. Он с испугом и отвращением разжал руку, но чтоб не оставаться совсем безоружным, схватил с кучи угля лопату, в то время как уд, словно уж, скользнул в какую-то щель.
— То с пенисом на нас он бросается, то с хвостом, — сказал Данилов. — Вооруженный до зубов, в отличие от нас, вооруженных только зубами. Лопата, вишь, теперь у него.
— Ничего, — сказал Сережечка. — Черту терять нечего. Все равно он уже черт. Будем биться с тобой, кочегар, до полного твоего поражения, коль уж пересеклись наши дорожки под острым углом. Доколе не будем квиты до последнего кванта.
Он вдруг прыгнул на стену и покуда делал толчок, чтоб взбежать по ней на потолок, Павел успел что было силы врезать по нему лопатой. Вернее, по тому месту, где он только что был. Так как в следующую секунду Сережечка бросился на него сверху, лопата же переломилась — в руке Павла остался лишь черенок, острый в месте излома. И он, чего-то испугавшись, бросил этот обломок себе за спину.
Физически Сережечка был не особо силен. Но чрезвычайно гибок, как будто был гуттаперчевый, и легко выскальзывал у Павла из рук. А главное — он умело использовал спецэффекты. Сыпал в глаза угольной пылью, прикрывался облаком дыма или внезапно менял внешность, чем вводил в обман, распадаясь на призрак и сущность, и Павел, бросаясь на видимый ему призрак, получал чувствительный удар совершенно с другой стороны от невидимой сущности. Приходилось делать много лишних движений, ибо непонятно было, с какой стороны его ожидать. Поэтому пыли и шуму было столько, как будто бились десять на десять, а не один на один. В процессе схватки Сережечка выронил папку, и сейчас пространство котельной было усыпано белыми бумажными пятнами.
Страница
36 из 41
36 из 41
