Добавить в моё избранное
133 мин, 42 сек 18491
Ладони девочки пусты — распахнутая книга то появляется, то исчезает. Она смотрит в мою сторону, я уверен. Мы с её невидимым собеседником одинаково далеки от неё и близки. Я хочу попробовать заговорить с ней, но я не слышу. Я будто оглох. Лишь изменившееся море всё бормочет в моей голове. Голос Кадо плещется в моей голове, как вода, отяжелевшая от времени.
Восход разгорелся в Истейне и остался в Истейне.
В мёртвой земле всё по-прежнему серо.
Я сказал, что хочу отправиться к морю, и мне разрешили этот опасный поход, если я соглашусь поесть. Я согласился, и теперь Ммэвит прыгает с одного металлического зуба на другой — какое-то странное ущелье, далеко внизу плещется тьма. Иногда мы идём по мёрзлой земле, иногда по камням. Мне повезло, что я такой высокий, и ноги у меня длинные — могу перешагивать с уступа на уступ. Вздумай я прыгать, наверняка оступился бы, пропал бы для моих новых друзей.
Смешно.
Я смеюсь.
— Нравится прогулка? — окликает меня Овара. Он пошёл с нами — на случай, если я попытаюсь бежать. Или если нападу на Ммэвит. Или если расшибусь на камнях, и придётся тащить меня обратно, снова приводить в чувство. Никто не знает, чего от меня ожидать. И одновременно — все прекрасно понимают, зачем я здесь. Но я не собираюсь касаться их, не хочу выяснять. Мне безразличны их планы. Любопытство похоже на онемевшую конечность. Не слышу музыки и ничего не желаю слышать.
— Нравится, — откликаюсь я, не заботясь о том, слышат меня или нет.
Овара молчит, его тяжёлое дыхание заглушает шаги, эхо в камне и железе. Он простой человек, с низким голосом и крупными руками, слишком короткими пальцами, его боль и разочарование не выворачиваются болезненным восторгом, как у Ммэвит, они больше похожи на волчий вой среди промёрзших насквозь деревьев. Его предкам и до раскола жилось тяжело, должно быть, если бы таких людей было здесь больше, какие-то из надежд, погребённых под толщей мёртвой земли, ещё могли бы взойти. Но слишком многие здесь — зыбкие создания, бледные, с неразличимыми лицами, сплетение голубых сосудов на холодном ветру. Увядшие мечтатели, не борцы.
За спиной у Ммэвит два длинных сосуда, опутанных трубками — не понимаю, зачем они, но с каждым её прыжком они звенят, и что-то во мне отзывается — монотонные звуки, потерявшиеся обрывки мелодии, им не найти друг друга, не соединиться, пока я здесь. Горизонт растворился в молочной пене. Существует ли море для мёртвой земли?
— Пришли! — отвечает Ммэвит, и мы, все трое, замираем на краю обрыва. Овара и Ммэвит касаются меня плечами, но я не чувствую живого тепла, только слои и слои грубой выцветшей ткани. Моя тень, слишком длинная рядом с их полупрозрачными тенями, стекает по склону, стремится к воде. Мимолётно я понимаю — я выше, сильнее их обоих, могу столкнуть их одним движением вниз. Здешнее море ничем не одарит меня взамен, но я смогу уйти. Но куда мне идти? Я не могу вернуться в Истейн, пока не избавлюсь от Кадо. Я не пойду в землю предателей. И я не умру, пока не верну себе музыку. Зачем они забрали её, куда они её забрали? Мне так тяжело думать об этом, боюсь спросить, боюсь узнать, боюсь увидеть текучий свет дома в Эллами раздробленным в щепки.
Волны перед нами колышутся, словно полный кошмаров обморок. Тёмные, с разводами мутной краски, хлопьями пены — голубой, желтоватой, пронзительно белой. Сиплым шёпотом море льнёт к берегу, зовёт нас. Словно преданный зверь, израненный и ослепший. Я не хочу видеть это, но меня переполняет жалость и нежность. Они здесь, потому что не могут уйти, как море не может уйти отсюда.
Мы спускаемся к воде по каменным гладким ступеням. Песок светло-серый, где-то измазанный маслянистыми следами волн. Ммэвит ловит мой взгляд, улыбается горько:
— Хочешь знать, почему эти следы до сих пор здесь? — Её — теперь понимаю, что Ммэвит — она — голос заглушает затхлость одежды и слёз, — Думаешь, это сила рэйна длится столетье?
Судорожно вздохнув, она садится на песок, снимает со спины свою ношу. Овара спешит к ней, чтобы помочь, вместе они разматывают какие-то тросы, протягивают их в воду. Я брожу мимо них, как глупый поздний ребёнок родителей, слишком многое переживших. Мои следы остаются в песке, как в расплавленном серебре.
— Я хочу знать.
Море слабо сияет, покачивается рядом с ними.
— Здесь очень удобная зона, — Ммэвит вскидывает руку, обнажает часы, неожиданно новые, очень, до хищности чёрные, блестящие, и полоску шелушащейся алой кожи. Она следит за движением на этих часах, отвечает им в такт, — подходит для любых испытаний. Всё закрыто, совсем. Мы в непроницаемом карантине. Можно нарушить любой запрет. Но всё не так плохо… не так плохо… не так плохо…
Овара опускает ей на плечо короткопалую руку, смотрит на меня с неприязнью. Я понимаю его, но ответить мне нечего. Я привёл к ним того, кто в этом виновен. Он видит всё это.
Восход разгорелся в Истейне и остался в Истейне.
В мёртвой земле всё по-прежнему серо.
Я сказал, что хочу отправиться к морю, и мне разрешили этот опасный поход, если я соглашусь поесть. Я согласился, и теперь Ммэвит прыгает с одного металлического зуба на другой — какое-то странное ущелье, далеко внизу плещется тьма. Иногда мы идём по мёрзлой земле, иногда по камням. Мне повезло, что я такой высокий, и ноги у меня длинные — могу перешагивать с уступа на уступ. Вздумай я прыгать, наверняка оступился бы, пропал бы для моих новых друзей.
Смешно.
Я смеюсь.
— Нравится прогулка? — окликает меня Овара. Он пошёл с нами — на случай, если я попытаюсь бежать. Или если нападу на Ммэвит. Или если расшибусь на камнях, и придётся тащить меня обратно, снова приводить в чувство. Никто не знает, чего от меня ожидать. И одновременно — все прекрасно понимают, зачем я здесь. Но я не собираюсь касаться их, не хочу выяснять. Мне безразличны их планы. Любопытство похоже на онемевшую конечность. Не слышу музыки и ничего не желаю слышать.
— Нравится, — откликаюсь я, не заботясь о том, слышат меня или нет.
Овара молчит, его тяжёлое дыхание заглушает шаги, эхо в камне и железе. Он простой человек, с низким голосом и крупными руками, слишком короткими пальцами, его боль и разочарование не выворачиваются болезненным восторгом, как у Ммэвит, они больше похожи на волчий вой среди промёрзших насквозь деревьев. Его предкам и до раскола жилось тяжело, должно быть, если бы таких людей было здесь больше, какие-то из надежд, погребённых под толщей мёртвой земли, ещё могли бы взойти. Но слишком многие здесь — зыбкие создания, бледные, с неразличимыми лицами, сплетение голубых сосудов на холодном ветру. Увядшие мечтатели, не борцы.
За спиной у Ммэвит два длинных сосуда, опутанных трубками — не понимаю, зачем они, но с каждым её прыжком они звенят, и что-то во мне отзывается — монотонные звуки, потерявшиеся обрывки мелодии, им не найти друг друга, не соединиться, пока я здесь. Горизонт растворился в молочной пене. Существует ли море для мёртвой земли?
— Пришли! — отвечает Ммэвит, и мы, все трое, замираем на краю обрыва. Овара и Ммэвит касаются меня плечами, но я не чувствую живого тепла, только слои и слои грубой выцветшей ткани. Моя тень, слишком длинная рядом с их полупрозрачными тенями, стекает по склону, стремится к воде. Мимолётно я понимаю — я выше, сильнее их обоих, могу столкнуть их одним движением вниз. Здешнее море ничем не одарит меня взамен, но я смогу уйти. Но куда мне идти? Я не могу вернуться в Истейн, пока не избавлюсь от Кадо. Я не пойду в землю предателей. И я не умру, пока не верну себе музыку. Зачем они забрали её, куда они её забрали? Мне так тяжело думать об этом, боюсь спросить, боюсь узнать, боюсь увидеть текучий свет дома в Эллами раздробленным в щепки.
Волны перед нами колышутся, словно полный кошмаров обморок. Тёмные, с разводами мутной краски, хлопьями пены — голубой, желтоватой, пронзительно белой. Сиплым шёпотом море льнёт к берегу, зовёт нас. Словно преданный зверь, израненный и ослепший. Я не хочу видеть это, но меня переполняет жалость и нежность. Они здесь, потому что не могут уйти, как море не может уйти отсюда.
Мы спускаемся к воде по каменным гладким ступеням. Песок светло-серый, где-то измазанный маслянистыми следами волн. Ммэвит ловит мой взгляд, улыбается горько:
— Хочешь знать, почему эти следы до сих пор здесь? — Её — теперь понимаю, что Ммэвит — она — голос заглушает затхлость одежды и слёз, — Думаешь, это сила рэйна длится столетье?
Судорожно вздохнув, она садится на песок, снимает со спины свою ношу. Овара спешит к ней, чтобы помочь, вместе они разматывают какие-то тросы, протягивают их в воду. Я брожу мимо них, как глупый поздний ребёнок родителей, слишком многое переживших. Мои следы остаются в песке, как в расплавленном серебре.
— Я хочу знать.
Море слабо сияет, покачивается рядом с ними.
— Здесь очень удобная зона, — Ммэвит вскидывает руку, обнажает часы, неожиданно новые, очень, до хищности чёрные, блестящие, и полоску шелушащейся алой кожи. Она следит за движением на этих часах, отвечает им в такт, — подходит для любых испытаний. Всё закрыто, совсем. Мы в непроницаемом карантине. Можно нарушить любой запрет. Но всё не так плохо… не так плохо… не так плохо…
Овара опускает ей на плечо короткопалую руку, смотрит на меня с неприязнью. Я понимаю его, но ответить мне нечего. Я привёл к ним того, кто в этом виновен. Он видит всё это.
Страница
21 из 36
21 из 36
