Добавить в моё избранное
133 мин, 42 сек 18494
В тишине такое протяжное напряжение — вот-вот она лопнет, утопив меня в нечистотах их душ.
Кадо вопит. Рисэй обнимает мой локоть. Ей не страшно — она пытается узнать этих людей. Понять, почему они здесь. Почему зал дрожит в свете высокого огня, а не стелется перед нами, выглаженный электричеством. Ммэвит подводит меня к остальным. Все расступаются. Все прикасаются ко мне, я дрожу от этих прикосновений, но не могу их отбросить. Я уже умер, я лежу на земле рядом с погибшим Кадо, или вместо него, это я остался в его остывшем теле, а не он в моём — онемевшем, по моей коже ползают голодные насекомые, по щекам, по глазам, хотят прогрызть тоннели в моём сердце и лёгких, поселиться, пока там осталось тепло, последние капли, немного, а Рисэй не видит их, я не могу её предупредить… кто-то вручает мне тяжёлую миску, что-то горячее в ней, то, что мне нельзя пить, Ммэвит подталкивает меня локтем — вкусно, попробуй, я боюсь, все что они начнут так же толкать меня, тянуть за волосы, что увидят Рисэй, и я пью, обжигаясь, не могу дышать, слёзы выступают на глазах, кто-то сразу стирает их грязной ладонью, царапает мне глаза. Сейчас я умру, иначе быть не может, Кадо кричит непрерывно, но, обожжённый внутри, я почти не слышу его, его вопль где-то за горизонтом.
— Не можешь представить, как мы рады, что ты теперь среди нас, — это человек с золотистым голосом, тот, кто меня нашёл. Он поверил теперь, что нашёл волшебный артефакт, подарок моря, забыл об опасности проклятья, ведь я беспомощен, пугаюсь резких звуков и прикосновений. Я дрожу, всем телом чувствую стук собственных зубов, но не слышу. Я скоро умру, наверное, буду изжарен в этом высоком огне. Что ж, это славно. Скорей бы это случилось, я хочу перестать чувствовать их руки повсюду, — отойдите от него, не видите, это слишком.
Да уж, это слишком. Они повинуются, расступаются. Новая тишина. Почтительная. Жадная.
— Мы хотим попросить тебя об услуге. Не мог бы ты… — слова снова пропадают, я в отчаянии пытаюсь разобрать, выловить крупицы смысла в его голосе, — … в знак дружбы… что-нибудь…
И он протягивает мне музыку. Мою лютню. С тупым изумлением я смотрю на неё.
— … очень удивлён, что ты не спрашивал о ней.
Я тоже удивлён. Страх узнать, что они сожгли её, уже притупился, но я продолжал тосковать и молчать. Но теперь понимаю, почему не спрашивал. Они хотят, чтобы я играл для них, чтобы пел. Жажда — мелодии, звуков, моих собственных верных движений — вспыхивает во мне, выше, чем их огонь. Такая сильная жажда, что я почти плачу. Я беру лютню в руки, осторожно, словно спящее дитя. Я слышу — теперь я слышу, ведь она со мной, я смогу петь — очарованный вздох, все действительно ждут моих песен. Им мало сожрать меня, нужно, чтобы я скормил себя им по кусочку. Я обнимаю музыку.
— Я не буду. Нет.
Нарыв их молчания лопается, изливается на меня яростью. Но я обнимаю музыку и не чувствую ничего. Рисэй в ужасе смотрит на них, на меня, и я понимаю — они не могут её коснуться. Я шепчу ей — беги — но она остаётся. Она остаётся со мной.
По цвету волос ты всегда отличишь их -
Цвет алый как кровь и горячий как пламя.
Глаза до краев чернота заливает -
Будут манить, не поддайся, беги,
У кирентемиш опасная сила.
Не успеешь заметить — нырнут тебе в душу,
Тело твое как одежду наденут,
Твоим голосом будут смеяться и петь.
Храм они ищут, блуждают веками,
Но Храм им запретен — не могут найти.
Предел погружения
Меня окатывает сияющая волна — далёкий, далёкий звук. Музыка ли моей семьи, за которой я так мечтал последовать, случайный ли, коснувшийся меня зов? Это лишь мгновение, как пожатие знакомой ладони в душной толпе. Ещё шаг — и всё меркнет. Я лежу на дне моря, я слышу, как дышит песок. Вода, вода надо мной — на многие дни пути. Чиста или взбаламучена белой тиной её поверхность? Мне не узнать, я ослеп, я оглох, мне не сделать вдох.
Пальцы Фрэи парят по клавишам рядом с моими пальцами. Звуки наших мелодий переплетаются, она то отпускает меня в полёт, то со смехом возвращает обратно. Лучше всего, когда звучит её голос. Беззаботные, бесстрашные песни, которым я не решусь подпевать. Кэтэр треплет меня по волосам — ну же, ты с нами! — и я пою, стыжусь затхлости дыхания своей песни, но пою вместе с ними, и сила нашей семьи, живущей лишь год, возвращающейся всегда, распаляется, течёт над холмами к морю. К морю, где теперь я лежу, бездыханный, где прощаюсь с ними навечно. Я не вернусь, мы не встретимся больше. Не существую. Больше бояться нечего.
Мне не важно, сколько это продлится. Не важно, жив ли я, вернусь ли в Истэйн. Я не слышу Кадо. Я слышу память — ту, где я счастлив. Туманное, ненастоящее счастье, ложь. Мы поём вместе, окна распахнуты, и наш дом полон солнцем, морской бриз разметал его по комнатам, смешался с дыханием цветущих холмов.
Кадо вопит. Рисэй обнимает мой локоть. Ей не страшно — она пытается узнать этих людей. Понять, почему они здесь. Почему зал дрожит в свете высокого огня, а не стелется перед нами, выглаженный электричеством. Ммэвит подводит меня к остальным. Все расступаются. Все прикасаются ко мне, я дрожу от этих прикосновений, но не могу их отбросить. Я уже умер, я лежу на земле рядом с погибшим Кадо, или вместо него, это я остался в его остывшем теле, а не он в моём — онемевшем, по моей коже ползают голодные насекомые, по щекам, по глазам, хотят прогрызть тоннели в моём сердце и лёгких, поселиться, пока там осталось тепло, последние капли, немного, а Рисэй не видит их, я не могу её предупредить… кто-то вручает мне тяжёлую миску, что-то горячее в ней, то, что мне нельзя пить, Ммэвит подталкивает меня локтем — вкусно, попробуй, я боюсь, все что они начнут так же толкать меня, тянуть за волосы, что увидят Рисэй, и я пью, обжигаясь, не могу дышать, слёзы выступают на глазах, кто-то сразу стирает их грязной ладонью, царапает мне глаза. Сейчас я умру, иначе быть не может, Кадо кричит непрерывно, но, обожжённый внутри, я почти не слышу его, его вопль где-то за горизонтом.
— Не можешь представить, как мы рады, что ты теперь среди нас, — это человек с золотистым голосом, тот, кто меня нашёл. Он поверил теперь, что нашёл волшебный артефакт, подарок моря, забыл об опасности проклятья, ведь я беспомощен, пугаюсь резких звуков и прикосновений. Я дрожу, всем телом чувствую стук собственных зубов, но не слышу. Я скоро умру, наверное, буду изжарен в этом высоком огне. Что ж, это славно. Скорей бы это случилось, я хочу перестать чувствовать их руки повсюду, — отойдите от него, не видите, это слишком.
Да уж, это слишком. Они повинуются, расступаются. Новая тишина. Почтительная. Жадная.
— Мы хотим попросить тебя об услуге. Не мог бы ты… — слова снова пропадают, я в отчаянии пытаюсь разобрать, выловить крупицы смысла в его голосе, — … в знак дружбы… что-нибудь…
И он протягивает мне музыку. Мою лютню. С тупым изумлением я смотрю на неё.
— … очень удивлён, что ты не спрашивал о ней.
Я тоже удивлён. Страх узнать, что они сожгли её, уже притупился, но я продолжал тосковать и молчать. Но теперь понимаю, почему не спрашивал. Они хотят, чтобы я играл для них, чтобы пел. Жажда — мелодии, звуков, моих собственных верных движений — вспыхивает во мне, выше, чем их огонь. Такая сильная жажда, что я почти плачу. Я беру лютню в руки, осторожно, словно спящее дитя. Я слышу — теперь я слышу, ведь она со мной, я смогу петь — очарованный вздох, все действительно ждут моих песен. Им мало сожрать меня, нужно, чтобы я скормил себя им по кусочку. Я обнимаю музыку.
— Я не буду. Нет.
Нарыв их молчания лопается, изливается на меня яростью. Но я обнимаю музыку и не чувствую ничего. Рисэй в ужасе смотрит на них, на меня, и я понимаю — они не могут её коснуться. Я шепчу ей — беги — но она остаётся. Она остаётся со мной.
По цвету волос ты всегда отличишь их -
Цвет алый как кровь и горячий как пламя.
Глаза до краев чернота заливает -
Будут манить, не поддайся, беги,
У кирентемиш опасная сила.
Не успеешь заметить — нырнут тебе в душу,
Тело твое как одежду наденут,
Твоим голосом будут смеяться и петь.
Храм они ищут, блуждают веками,
Но Храм им запретен — не могут найти.
Предел погружения
Меня окатывает сияющая волна — далёкий, далёкий звук. Музыка ли моей семьи, за которой я так мечтал последовать, случайный ли, коснувшийся меня зов? Это лишь мгновение, как пожатие знакомой ладони в душной толпе. Ещё шаг — и всё меркнет. Я лежу на дне моря, я слышу, как дышит песок. Вода, вода надо мной — на многие дни пути. Чиста или взбаламучена белой тиной её поверхность? Мне не узнать, я ослеп, я оглох, мне не сделать вдох.
Пальцы Фрэи парят по клавишам рядом с моими пальцами. Звуки наших мелодий переплетаются, она то отпускает меня в полёт, то со смехом возвращает обратно. Лучше всего, когда звучит её голос. Беззаботные, бесстрашные песни, которым я не решусь подпевать. Кэтэр треплет меня по волосам — ну же, ты с нами! — и я пою, стыжусь затхлости дыхания своей песни, но пою вместе с ними, и сила нашей семьи, живущей лишь год, возвращающейся всегда, распаляется, течёт над холмами к морю. К морю, где теперь я лежу, бездыханный, где прощаюсь с ними навечно. Я не вернусь, мы не встретимся больше. Не существую. Больше бояться нечего.
Мне не важно, сколько это продлится. Не важно, жив ли я, вернусь ли в Истэйн. Я не слышу Кадо. Я слышу память — ту, где я счастлив. Туманное, ненастоящее счастье, ложь. Мы поём вместе, окна распахнуты, и наш дом полон солнцем, морской бриз разметал его по комнатам, смешался с дыханием цветущих холмов.
Страница
24 из 36
24 из 36
