Тёмной воды напев

— Фрэя снова зарыдала, ответ не был ей нужен, Инсэ понял, что если продолжит говорить, будет только хуже — хотя сейчас ему впервые хотелось услышать свой слабый голос и слова, которые наверняка напугают Фрэю, а может, и его самого. Он чувствовал, что мог бы рассказать правду, если бы позволил своему голосу звучать. Да, я то, чего ты всегда боялась. Расплата за союз с дурным человеком. Расплата за то, что не отпустила меня путешествовать вместе с Семьёй и музыкой. За то, что пожалела меня и не отдала отцу. Нужно было выбрать что-то одно, принять меня или отвергнуть, но ты медлила слишком долго. Но утешься — больше бояться нечего. Если бы это могло облегчить горе Фрэи, заставить возненавидеть Инсэ, он произнёс бы всё это. Но Фрэе это было не нужно, Фрэя боялась, боялась его — проклятья, пробравшегося в дом. Правда не успокоила бы её, лишь напугала б сильнее. Страх Фрэи ранил, разламывал душу. Инсэ несколько раз повторил про себя и осторожно произнёс вслух то, что она могла бы хоть как-то принять:

— Нет. Я не понимаю, что говорю. Прости меня, если сможешь простить.

Молчание длилось и длилось, затем Фрэя осторожно пересекла комнату — след в след по его шагам — и обняла Инсэ, притянув его голову к своему плечу. Но ни яблочный запах её волос, ни музыка у неё под кожей не приносили утешения — всё вокруг пахло смертью, всё звучало, как смерть, Фрэя не могла по-настоящему простить, и потому Инсэ вовсе не хотелось, чтобы она к нему прикасалась.

— Мне плохо, — настойчиво пробормотал он, — Хочу уйти к себе.

— Ты говоришь так, как будто тебе десять лет и у тебя болит горло, — всхлипнула Фрэя, но ответила так, словно отвечала десятилетнему Инсэ, а может, памяти о нём, истлевшей сегодня, — хорошо, иди.

Несмотря на это разрешение, она не размыкала рук, продолжала прижимать его голову к своему плечу. Но всё равно это не было настоящим прощением. Он уже не был тем, кого она любила. Инсэ чувствовал — Фрэя пытается любить его, но видит и обнимает уже что-то совсем другое, тёмное и отвратительное. Вся её любовь была пропитана теперь разочарованием и отвращением, оно проступало тёмными пятнами, болезненными нарывами. Это было мучительно, но самым мучительным было то, что Инсэ не ощущал в себе никаких изменений, а значит, из всех её чувств только это отвращение было настоящим, заслуженным и предназначалось ему.

— Хочу уйти, — сказал он и осторожно высвободился из её объятий. Воздух вокруг, собственный голос и её запах — всё потемнело от поглотившей его дурноты и слабости, — позови, когда он приедет.

Поднявшись к себе, он стоял, прижавшись к двери спиной, слушая запах смерти и постепенно стихающие всхлипывания Фреи. Когда темнота в комнате стала совсем непроглядной и он перестал различать предметы, Фрэя уснула — на кухне, уронив голову на руки, на столе перед ней стояла остывающая чашка йэтты, которую она заварила, чтобы не заснуть. Её сон был светлым и лишённым тревог, Инсэ улыбнулся, коснувшись его — но этого сна ему нельзя было касаться, ничего здесь касаться было нельзя. Стены дома становились всё тяжелее, дом изгонял его, выталкивал прочь.

Как было бы хорошо, если бы меня не было здесь никогда. Её сон такой, как будто меня никогда не было.

Он не стал запирать дверь, чтобы Фрэю не разбудил щелчок замка. Тин рассказывала, что когда-то в этой комнате должны были храниться редкие инструменты, или картины, или что-то ещё — до встречи с отцом Фрэя не собиралась больше заводить детей. Когда комната осталась позади, Инсэ представил, что так оно и есть — это ничейная комната не появившегося ребёнка. Сон Фрэи сделал воздух легче и чище, и каждый шаг тоже давался легче.

— Меня никогда не было, забудь меня, — прошептал он, и впервые почувствовал, что собственный голос ему принадлежит, что это его слова. Слова эти пронзили горло и сердце длинной холодной иглой — мгновенный удар наискосок. Инсэ почувствовал, что исчезнет от этого удара, действительно исчезнет, и всё станет так, как если бы его не было никогда. Несколько мгновений он неподвижно ждал этого, стоя на пороге гостиной — но тут дом осветился звоном, который Инсэ умел узнавать за несколько часов до того, как этот звон прозвучит — это было необходимо, чтобы успеть скрыться.

Он здесь.

Забыв обо всём, Инсэ промчался через гостинную, перебросил себя через высокий подоконник и рухнул в какие-то ломкие, оберегаемые Фрэей заросли. Это было до того нелепо, что он чуть было не рассмеялся, но не хватило дыхания. Дом его несуществования всё ещё звенел, приветствуя отца, Фрэя вынырнула из своего светлого сна и пыталась теперь собраться с мыслями. Она собиралась поговорить с отцом и разбудить Инсэ только утром — потому, что он говорил, что ему плохо, и потому, что не хотела его видеть. Как жаль, я не успел исчезнуть — из-за него. Зажмурившись, он побежал прочь — нельзя было допустить, чтобы отец почувствовал его ненависть сейчас.