Тёмной воды напев

Сон возвышается надо мной огромным обелиском — дом предателей, его грани ослепительны на солнце, его тень бесконечно длинная, она тянется ко мне, она хочет проглотить меня. Раньше я всегда стремился скрыться от неё — в другом сне, или в музыке, или в небе, но теперь я не боюсь. Я жду. Теперь я знаю — я никогда не войду в этот дом. Я его разрушу.

Вернись, — шепчет мне тень. Крупинки земли разламываются от её движения, тень въедается в землю, она делает её чёрствой, каменной, чёрной, — чернее мёртвой земли на севере, — я всё равно найду тебя. Так и будет, ты же знаешь, я много раз рассказывал тебе.

Но даже его голос не заставляет меня бежать. Я остаюсь на месте и жду, что произойдёт. Я знаю, что произойдёт.

Эти люди провалились в мой сон. Воздух потеплел от их дыхания, пока я говорил с отцом. Я не люблю тёплый воздух, чем он теплее, тем более густым и грязным мне кажется. Я вижу каких-то существ, копошащихся в нём, эти частицы человеческого тепла, и от них скрыться не так легко, как от дурного сна. Они облепляют кожу, висят на ресницах, путаются в волосах — всё хуже и хуже. Я не чувствую движения, не чувствую дороги — только этих существ. Обычно в такие минуты я успокаиваю пальцы струнами. Но сейчас нельзя играть — музыка не для этих людей, и… я ничего с собой не взял. Я остался без музыки. Я остался без музыки, моя семья так далеко, и только отец ищет меня, чтобы запереть в доме предателей. Чтобы направлять волю предателей. Если я ничего не смогу сделать, когда он появится, у меня никогда не будет музыки больше.

Язык слишком сухой, горло слишком сухое, пальцы слишком холодные. Я ненавижу этих людей, почему они здесь? Что они делают рядом со мной?

Книр, человек, который хотел убить меня, ворчит во сне. Я смотрю на него, не мигая и не дыша, чтобы не глотать этих тёплых существ его дыхания. Ненависть душит меня и царапает. Если я не буду долго дышать, я умру? Я умру, если долго не будет музыки.

Осторожно встаю — их сон, утонувший в моём, колеблется, словно мы на дне моря, а я — движущийся риф. Кладу руки Книру на плечи — он открывает глаза, словно в голове у него какой-то механизм, мои ладони взлетают, чтобы он снова провалился в сон, но его тёплая пыль тянется к моим пальцам, он уже не заснёт. Недоумённо смотрит на меня, затем ухмыляется:

— Ах вот ты… — и я зажимаю ему рот, пережимаю ток его жизни ладонью. Кто-то всхрапывает. Никто его не слышит. Он смотрит на меня, вытаращив глаза — тусклые и сухие.

— Все в моём сне, — объясняю я тихо. Чтобы это сказать, приходится сделать глоток грязного воздуха, но больше я не чувствую ненависти. Я чувствую силу и жизнь. Эта жизнь сильнее, чем та, что я забрал у Варэи. Она клокочет, она жжёт пальцы, но мне плевать — у меня нет сейчас музыки, я не буду сегодня играть, я не буду играть никогда, если не стану сильнее, когда он меня найдёт.

Но когда ты меня найдёшь, я стану очень сильным.

Я не знаю, достигнут ли цели эти слова, или пыль над моей головой сожрёт их — мне всё равно. Главное, что это правда.

Истэйн — это имя в прибое грохочет,

Летит над дорогами, прячется в травах,

В листве шелестит, повторяется вечно.

Истэйн — имя нашей страны благодатной.

Вот он, наш дом, полный жизни и песен,

Вот он, Истэйн, озаренный любовью.

Семьи различны, но все — его дети,

Все — его души, и дышат с ним в такт.

Эллами

Эллами, так зовут этот город. Утро скользит по его переулкам, поднимается от золотистого песка дорог по стенам — я в лабиринте стен, они кружатся вокруг, они прячут столько звуков, защищают столько воспоминаний. Светлые стены окраин возникли совсем недавно, солнце ласкает их с особенной нежностью, они словно парят над землёй — там надежды, вспыхнувшие совсем недавно, и голоса для утренних весенних песен.

Что случилось с человеком, управлявшим повозкой? Не могу вспомнить.

Может быть, я тихо выбрался, когда он остановился возле города, и очнулся, когда дома закружились вокруг? Я никогда не был в живом городе наяву, он пульсирует, обескураживает, гонит меня прочь, просит меня остаться. Я даже не слышу моря — оно действительно так далеко, или голос Эллами громче? Все его жители, каждый человек хочет чем-то со мной поделиться, дотронуться до меня, заговорить. Они не знают об этом, я не должен винить их за такую навязчивость, за то, что я так растерян, что не могу вспомнить. Блики стёкол, острые, разноцветные, всё сильнее разгорающееся утро, слишком далёкое море — всё это вызывает в глазах сухой зуд усталости, и я сворачиваю в тень, прохладную, как морская вода на рассвете, но горькую от такого же солёного шума.

Возможно, я убедил его привезти меня сюда и забыть? Да, я мог его убедить.

Всё пропитано памятью мёртвой рыбы. Ужасно. Тысячи предсмертных конвульсий, запах холодной крови, боль, остриё в подбородке.