Недра Страха. Начало

Лишь желтоватое зарево фонарей из-за четырехметрового забора, где еще оставалась жизнь. А здесь видеть удавалось лишь то, на что падал шатающийся из стороны в сторону рассеянный луч фары нашего головного УАЗа. Он вдруг выхватывал то покосившийся сарай, то обшарпанную стену над короткими замшелыми сваями, то вырезал из мрака покосившийся фонарный столб. Ехали медленно и я не понимал смысла такой неспешности. Машины все равно урчат, свет выдает. И вообще, зачем именно ночью им вздумалось ехать в обесточенную зону?

Словно читая мысли, Хромов протянул мне плоский фонарь на резинке.

— Надень на шапку. Кстати, глаза у них отсвечивают, как у кошек.

— А если из темноты набросятся? — спросил я.

— Тогда молись.

— На молитву нужно время, — пробормотал парень спереди. — А они шустрые. Лучше головой крути.

— Нет, это наша забота головой крутить, — успокаивающе заговорил Хромов. — Тебе, Антон, главное, материалы найти. И побыстрее.

— Обследовать архив фонарем непросто, — посетовал я. — Готовьтесь к тому, что головой крутить придется долго, может и до утра. Ведь смотря какой архив…

— Кстати, если забыл, меня Пашей зовут, — парень спереди опять обернулся и приветливо посмотрел на меня.

— Я помню, — сказал я, хотя, конечно, не помнил.

— Это я на всякий случай. Хорошо, когда не надо вспоминать имя, когда надо позвать в случае опасности.

— В случае опасности я найду способ привлечь твое внимание.

Павел отвернулся, а я вглядывался в мрачные куски разрухи. Боковых стекол у машины не было, наверное, чтобы удобнее стрелять, и через решетки поддувал холодный ветер.

В пятне света вырос подъезд с широкой лестницей. Это был старый, облупившийся дом, вросший фундаментом в грунт. Мы затормозили, остановив свет на подъезде, а вторая машина развернулась, чтобы освещать дорогу назад. По сторонам же было так черно, что даже не хотелось открывать дверь. Я включил фонарь. Снег под ногами казался неуловимо чужим.

— Старый административный корпус, — хрипло проговорил Хромов. Стало заметно, как сквозь его обезображенное лицо, обычно самоуверенное и непроницаемое, проглянула наконец душа, измученная борьбой и продолжительным страхом.

Я поднял голову. Свет не пронзал стекла дома, останавливаемый пылью и грязными потеками. От козырька подъезда вверх в темноту шла извилистая черная трещина, словно делящая корпус на части. И не только корпус. Трещина разрывала выложенное советской цветастой мозаикой лицо. Правая половина еще сохранила рубленные решительные черты человека будущего, а левая осыпалась, открывая какого-то черного монстра. Я уловил в этом знак, и моим ощущениям вторил присвист поднявшегося ветра. Кто-то сказал, что стон ветра — стон совести, утонувшей в страшных преступлениях. Сейчас эта мысль казалась здравой — присвист ветра рождал в душе что-то мучительное.

Я первым поднялся на крыльцо и оглянулся. УАЗы дымили друг другу в спины. За мной уже встали Хромов и этот Павел, а наш командир Некрасов о чем-то договаривался с водителем. И вот я взялся за ледяную ручку и медленно потянул дверь на себя, морщась от унылого скрипа. Свет единственной фары УАЗа ворвался за маленьким лучом моего фонарика, подбадривая меня, словно следующий за пехотой танк. Я подставил ботинок, чтобы дверь не закрылась, и пар моего дыхания шел внутрь, пока я изучал вестибюль. Как и ожидалось, там было сыро и грязно. А в пяти метрах передо мной начиналась каменная лестница, усыпанная мелким мусором. Помедлив, я направился к ней, ничего не слыша, кроме хруста осыпавшейся штукатурки под ногами, и своего дыхания.

На лестнице инициативу перехватил Павел, обойдя меня, и на второй этаж я поднялся вслед за ним. К моему удивлению, лестница здесь закончилась, но Павел показал дулом в тьму коридора — очевидно, чтобы подняться на третий этаж, надо пройти в торец. И мы пошли, медленно, заглядывая по пути в проемы черных мертвых комнат с надгробиями шкафов. Какие-то пыльные ленты свисали с коридорных светильников, стены темнели пятнами и переливались потеками, а паркет под ногами скрипел при каждом шаге.

Приходилось давить в себе нарастающее напряжение, наступая на собственные тени от фонарей сзади идущих, и, несмотря на холод, пот мелкими каплями выступал на лбу. Под ботинками потрескивало битое стекло, скрипел песок, пахло плесенью, грибком и разложением… Время от времени проносился ветер, считая оконные рамы, и где-то капала вода. На стенах белели какие-то стенды, графики, коллажи со свернувшимися в трубочки фотографиями. Лунные ромбы лежали на вспученном волнами паркете.

«Она теперь всегда будет здесь, — отчего-то подумал я. — Что-то мы все сделали такое, что теперь она всегда будет здесь. Она больше не сдвинется с места, она навсегда останется здесь»…

Я так удивился этим своим мыслям, что даже замер, не доходя всего двух шагов до лестницы на третий этаж.