Добавить в моё избранное
110 мин, 49 сек 15779
Или я его отражение. Как будто мы были идентичны. Никогда раньше я не думала. что в мире. совсем рядом с друг другом, могут жить два совершенно одинаковых человека. А то, что мы, так сказать, — одинаковые, я поняла после нескольких первых фраз.
Во мне что-то екнуло. Я положила голову Сиду на колени — тогда мне было все равно, что я делаю — месячные меня доконали, мне, как никогда было тоскливо на душе. Такое раньше очень редко случалось. Я сказала, что позже можно заглянуть ко мне — пожрать чего-нибудь или послушать. Си спросил, какую я люблю музыку. Cradle of Filth или чего-нибудь в этом духе, заявила я. Сид захотел знать, сколько мне лет. Не удивительно, ведь дети, какой я была тогда, четыре года назад, такое не слушают. Сколько мне, я не сказала. Я смотрела в небо и тихонько напевала: «His children lost in free will/And the cost of beaten hearts»…, а может и еще что-то, но на счет этих слов память меня почему-то не подвела.
Я поймала себя на мысли, что ощущаю себя счастливой. А прошло, наверное, от силы полчаса…
Так все и было.
Сид, где же ты пропадаешь?
Рассказывает мать Энни Керлвуд:
— Я только вышла их отпуска. Всего два дня проработала. Прейдя с работы уставшей, мне непомерно захотелось повидаться с Энни. Я только подумала о том, как зайду к ней в комнату, а она посмотрит на меня своим не по-детски серьезным взглядом (но я-то знаю, что в глубине души и она хотела меня видеть), как вдруг увидела в коридоре чужие ботинки. Док Мартенс, как, кажется, из называют — большие, тяжелые, явно не принадлежащие моей дочери.
Неужели к ней кто-то пришел?
Меня это поразило, если не больше. Это так было на нее не похоже. Но с другой стороны, я обрадовалась. Наконец-то Энни не одна. Свершилось! Быть всегда одной тяжело, и она это поняла, подумала я.
Мне захотелось посмотреть. Вы ведь меня понимаете? (робко улыбается)
А между тем по дому грохотала музыка — музыкой это вообще трудно назвать… Какие-то дьявольские вопли. Не знаю и не помню, как называется эта чертовщина, что она слушает. Энни всегда так громко включала, когда в доме никого не было кроме нее.
Я подошла к двери ее комнаты. Все вокруг вибрировало от этого сумасшедшего грохота. Я набралась смелости и заглянула внутрь.
Да, я не зря несколько секунд стояла в нерешительности перед закрытой дверью…
Они сидели на полу, облокотившись на диван Энни. Моя дочь и парень, на вид лет шестнадцати — не меньше. Сколько ему и было на самом деле, как я потом от него же и узнала.
«Уж слишком мрачный», — подумала я сразу же.
Энни положила голову ему на плечо. Выглядела она уставшей.
Оба сразу же уставились на меня.
— П-привет! — кое-как выдавила я из себя.
— Здравствуй, — сказала Энни. — Это моя мама, — пояснила она моему другу. Он поздоровался со мной.
Его звали Сид.
А я не могла больше тут оставаться. Мне было неловко вот так вот стоять тут и смотреть на них.
Что-то я промямлила, не помню что, и удалилась.
Музыка в комнате немного утихла.
Этот Сид оказался из тех людей, которым невозможно смотреть в глаза (моя Энни такая же). Они у него были почти черными и очень жуткими. Иногда вспоминая этот взгляд, я содрогаюсь. От него будто исходила какая-то негативная энергия. Моя дочь — единственный человек с похожим взглядом.
Лили Паркер:
— Мне трудоно говорить вот так сразу…
(всхлипывает и утирает нос салфеткой)
Ну, говоря об этом человеке, я не могу не плакать — сами видите.
Я жила в доме напротив дома Сида, через дорогу, и не хотя этого стала свидетелем… его жизни. Окна моей комнаты выходили на его окно. Вечером, когда стемнеет, я могла видеть, что там внутри, я могла видеть его. Сначала мне было все равно — Сид и Сид, и если уж суждено мне каждый вечер его лицезреть (неловко улыбается) так пусть так оно и будет. Не желая того, я много чего о нем узнала, и с каждым днем, помимо своей воли, продолжала узнавать. Например, вот такие подробности: у Сида на левом плече была черная татуировка. Я такие называю закарючками. Зачем-то я изобразила это на листочке. Получилось похоже, но я не уверенна насчет всех этих мелких штришков (разворачивает листок, и показывает, что она имеет ввиду). Вот так. Вообще он часто выходил к почтовому ящику голый по пояс. Ругая себя за глупое любопытство (ведь мне было четырнадцать), я глазела на него чуть ли не прижавшись носом к стеклу.
Скорее всего, Сид обо мне не знал. Я уверенна, что он никогда не замечал меня. Он был такой естественный, никогда не делал ничего не показ, не выпендривался; просто жил, как ему хотелось. В нем было обаяние, которое могло любую девчонку с ума свести. Стоило ему посмотреть в глаза, и вы в него влюбитесь. Скорее всего, он об этом догадывался, но никогда не пользовался этой своей «силой». Никогда.
Во мне что-то екнуло. Я положила голову Сиду на колени — тогда мне было все равно, что я делаю — месячные меня доконали, мне, как никогда было тоскливо на душе. Такое раньше очень редко случалось. Я сказала, что позже можно заглянуть ко мне — пожрать чего-нибудь или послушать. Си спросил, какую я люблю музыку. Cradle of Filth или чего-нибудь в этом духе, заявила я. Сид захотел знать, сколько мне лет. Не удивительно, ведь дети, какой я была тогда, четыре года назад, такое не слушают. Сколько мне, я не сказала. Я смотрела в небо и тихонько напевала: «His children lost in free will/And the cost of beaten hearts»…, а может и еще что-то, но на счет этих слов память меня почему-то не подвела.
Я поймала себя на мысли, что ощущаю себя счастливой. А прошло, наверное, от силы полчаса…
Так все и было.
Сид, где же ты пропадаешь?
Рассказывает мать Энни Керлвуд:
— Я только вышла их отпуска. Всего два дня проработала. Прейдя с работы уставшей, мне непомерно захотелось повидаться с Энни. Я только подумала о том, как зайду к ней в комнату, а она посмотрит на меня своим не по-детски серьезным взглядом (но я-то знаю, что в глубине души и она хотела меня видеть), как вдруг увидела в коридоре чужие ботинки. Док Мартенс, как, кажется, из называют — большие, тяжелые, явно не принадлежащие моей дочери.
Неужели к ней кто-то пришел?
Меня это поразило, если не больше. Это так было на нее не похоже. Но с другой стороны, я обрадовалась. Наконец-то Энни не одна. Свершилось! Быть всегда одной тяжело, и она это поняла, подумала я.
Мне захотелось посмотреть. Вы ведь меня понимаете? (робко улыбается)
А между тем по дому грохотала музыка — музыкой это вообще трудно назвать… Какие-то дьявольские вопли. Не знаю и не помню, как называется эта чертовщина, что она слушает. Энни всегда так громко включала, когда в доме никого не было кроме нее.
Я подошла к двери ее комнаты. Все вокруг вибрировало от этого сумасшедшего грохота. Я набралась смелости и заглянула внутрь.
Да, я не зря несколько секунд стояла в нерешительности перед закрытой дверью…
Они сидели на полу, облокотившись на диван Энни. Моя дочь и парень, на вид лет шестнадцати — не меньше. Сколько ему и было на самом деле, как я потом от него же и узнала.
«Уж слишком мрачный», — подумала я сразу же.
Энни положила голову ему на плечо. Выглядела она уставшей.
Оба сразу же уставились на меня.
— П-привет! — кое-как выдавила я из себя.
— Здравствуй, — сказала Энни. — Это моя мама, — пояснила она моему другу. Он поздоровался со мной.
Его звали Сид.
А я не могла больше тут оставаться. Мне было неловко вот так вот стоять тут и смотреть на них.
Что-то я промямлила, не помню что, и удалилась.
Музыка в комнате немного утихла.
Этот Сид оказался из тех людей, которым невозможно смотреть в глаза (моя Энни такая же). Они у него были почти черными и очень жуткими. Иногда вспоминая этот взгляд, я содрогаюсь. От него будто исходила какая-то негативная энергия. Моя дочь — единственный человек с похожим взглядом.
Лили Паркер:
— Мне трудоно говорить вот так сразу…
(всхлипывает и утирает нос салфеткой)
Ну, говоря об этом человеке, я не могу не плакать — сами видите.
Я жила в доме напротив дома Сида, через дорогу, и не хотя этого стала свидетелем… его жизни. Окна моей комнаты выходили на его окно. Вечером, когда стемнеет, я могла видеть, что там внутри, я могла видеть его. Сначала мне было все равно — Сид и Сид, и если уж суждено мне каждый вечер его лицезреть (неловко улыбается) так пусть так оно и будет. Не желая того, я много чего о нем узнала, и с каждым днем, помимо своей воли, продолжала узнавать. Например, вот такие подробности: у Сида на левом плече была черная татуировка. Я такие называю закарючками. Зачем-то я изобразила это на листочке. Получилось похоже, но я не уверенна насчет всех этих мелких штришков (разворачивает листок, и показывает, что она имеет ввиду). Вот так. Вообще он часто выходил к почтовому ящику голый по пояс. Ругая себя за глупое любопытство (ведь мне было четырнадцать), я глазела на него чуть ли не прижавшись носом к стеклу.
Скорее всего, Сид обо мне не знал. Я уверенна, что он никогда не замечал меня. Он был такой естественный, никогда не делал ничего не показ, не выпендривался; просто жил, как ему хотелось. В нем было обаяние, которое могло любую девчонку с ума свести. Стоило ему посмотреть в глаза, и вы в него влюбитесь. Скорее всего, он об этом догадывался, но никогда не пользовался этой своей «силой». Никогда.
Страница
5 из 31
5 из 31
