Корректор

— Дотерпишь или заедем потом?

— Сейчас, — поморщился Брамс. — Потом времени жалко.

Длинный кивнул и прибавил газу.

— Пятая бригада, ответьте первому, — ожила рация.

— Я пятый, — ответил Брамс. Возвращаемся с вызова. Главная улица.

— Поняла, — отозвалась диспетчер. — Все в порядке? Без происшествий?

— Все ок.

— Еще один вызов принять не хотите? Шеф обещал быть благодарным за сверхурочные.

— Знаем мы его благодарность, — проворчал крепыш, но так, чтобы его не слышали.

— Нет, солнце, — за всех ответил Брамс. — Малость подустали. Двигаемся на базу. Зверушка шумная попалась.

— Часом, не бычка везете? — хохотнула девица.

Брамс не ответил. У всех на слуху была история с преображенцем, который возомнил себя хрен знает какой зверушкой. Тогда Брамс только поступил на службу, и будучи подсобным рабочим, первым открыл дверцу микроавтобуса, в котором везли больного. Доктора наук могут выжигать больным клеймо на лбу с мудреными словами, но им никогда не объяснить, как из одного человека получилось столько дерьма. В центре клетки, по щиколотку в собственных фекалиях, стоял мужик, шмыгая длинным носом, и глядя на Брамса большими, грустными глазами.

Девица еще раз хохотнула, видно вспоминая тот случай, и отключилась. Ей было смешно. Все происходящее казалось ей шуткой. Брамс знал таких людей. Тех, для кого слова «поставь себя на мое место», звучали так же странно как какие-нибудь японские «до дзё ё росики». Вокруг могло происходить что угодно, от катаклизмов до эпидемий. И кроме смеха это не вызывало никаких реакций. Пока. Пока не касалось непосредственно.

Длинный въехал в арку, вспугнув светом фонарей одинокого прохожего. Микроавтобус медленно двинулся по объездному пути мимо горящих огнями окон многоэтажки, вписываясь между рядами припаркованных автомобилей. Парень остановил машину возле металлической сетки, отгораживающей заброшенное здание бывшей школы от парка и включил аварийку.

— Давай, Чудик, — он кивнул в сторону крепыша. — Только быстро.

Крепыш хлопнул по карману, проверяя, на месте ли ампула и скользнул на улицу.

— Три бригады еще набирают, слышал? — Длинный достал из бардачка пачку, выудил сигарету и закурил.

— Слышал.

— Не справляются. — Он помолчал. — У меня братан в погребальной конторе работает. Это ж мы только хищников, в основном, отлавливаем. А вот сколько тихих зверушек в собственных квартирах умирают, ты себе не представляешь. Всех этих змей, пауков, травоядных, да кроликов. Страшно потом на них смотреть, когда трупы привозят. Худые — кожа да кости. Особенно одинокие старики.

— Старики всегда умирают. При чем здесь болезнь?

— Не скажи. Слушай, Брамс, ты никогда не задумывался…

— Нет, — перебил его Брамс, догадываясь, о чем тот хотел спросить. — И тебе не советую.

Длинный хмыкнул.

— Ты был хоть раз в Зверинце?

— Хоть раз в Зверинце были все.

— Знаешь, я думаю, если что… Может, завещание составить на всякий случай? Уж лучше в крематорий, чем туда.

— Лучше свободным по прериям бегать.

— В каком смысле?

— Да в прямом. Как думаешь, выжила бы наша кошечка на свободе, где-нибудь в лесу?

— Я никогда не думал об этом, — пожал плечами Длинный. — А что наши светила говорят по этому поводу?

— Откуда я знаю? Таких экспериментов не было. А вообще, думай об этом поменьше. Если хочешь знать… Но это мое мнение. В первую очередь болеют те, кто слишком много о болезни думает. А если я, а если завтра со мной, — передразнил Брамс. — А может, эти мысли и есть тот вирус, с которого начинается болезнь.

— Ну ты загнул, Брамс.

— Как знать. Болезнь связана с нарушением психики, верно? А мысли? Тоже психика. Вот и думай. Вернее, поменьше думай.

Дверца открылась и крепыш тяжело плюхнулся на сиденье. Тут же, не дожидаясь вопросов, отслюнил зеленых.

Позже, по дороге домой, сидя в электропоезде, Брамс вспомнил, как порхали руки Эллочки, когда она легко касалась его шеи. Сначала промывая ему рану, потом накладывая антисептик. Он все-таки зашел в медпункт. Девушка что-то весело рассказывала, развлекая Брамса, а память его удержала только это порхание. И еще. Ноги Эллочки, оголенные коротким халатиком по самое не балуй. Не ноги. Пожалуй, ножки. Вызывающие. Взывающие к ним — волосатым, грубым. Мужским Рукам. Не при каких условиях Брамс не собирался начинать долгий процесс ухаживания. Все эти цветы-букеты-последние ряды кинозалов… Все это не для него. Одна мысль об этом бесила его. Вот… Если бы быть уверенным, что она уступит, он немыслимо, до дрожи в членах, хотел бы, чтобы все случилось сию минуту. Здесь, в медпункте, на столе. С пуговицами, летящими от разорванного на девичьей груди халата. Со спущенными брюками и этими самыми ножками, лежащими у него на плечах.