Корректор

Его личный непотопляемый «Титаник» прочно держался на плаву, ровно до того вечера, когда превозмогая ветер в лицо, подросток не повернул за угол школы, по дороге домой. Айсбергом, вспоровшим обшивку представления об устройстве Мира, было разгоряченное лицо Сергеши, с упоением избивавшего ногами того, кто лежал на боку, прижимая окровавленные руки к животу и уже не оказывал сопротивления.

— Я тебя предупреждал, — Сергеша сквозь зубы добавил непечатное ругательство, — я тебе дал срок до конца недели…

Горел фонарь, закрепленный на глухой школьной стене. В ярком круге, на границе света и тьмы стоял Сергеша. Он ругался и бил ногой лежачего. От удара взлетали хлопья снега. Снежные всполохи ветер закручивал в мини-торнадо и уносил прочь. Лежащий на боку делал попытку перевернуться, подняться на ноги, но следующий удар неизменно вбивал его в снег.

Видимо, экзекуция подошла к концу. Просто так было отмеряно Сергешей, а совсем не потому, что рядом застыл с открытым ртом нечаянный свидетель.

Сергеша оторвался от разглядывания скрюченного у его ног тела и медленно поднял голову.

— Тебе чего здесь? — негромко сказал он, глядя Додику прямо в глаза.

— Я… домой иду, — в тон ему ответил тот.

— Понятно, — Сергеша широко улыбнулся, как будто услышал что-то смешное.

Он неторопливо, без суеты, достал из кармана куртки сигареты и так же неспешно закурил. Сергеша не отрывал взгляда от лица Додика, а тот стоял столбом, не в силах найти подходящий предлог, чтобы двинуться с места. Вдруг круг света, в котором все происходило, показался ему подвешенным в черноте и шагни он туда, за яркую границу, неизбежно полетит вниз, в бездонную пропасть.

Стоять бы ему так до скончания веков, если бы Сергеша не начал действовать. Он нагнулся, схватил скулящее тело за воротник и вздернул вверх. Как только тело утвердилось на ногах, Додик узнал в нем одноклассника. Мишку Зверева. Или Зверя. Не хилого, в общем, парнишку.

Зверь постепенно выпрямился в полный рост. По его губам текла кровь. Темные волосы, забитые снегом, ворошил ветер.

— Ты же все понял, Зверек? — улыбчиво сказал Сергеша. Дождался, пока Мишка кивнет и потом, однозначно удивил Додика. Хулиган наклонился, поднял черную шапку, отряхнул ее об колено и напялил на голову Зверя. — Иди домой, простудишься.

И, по-дружески подтолкнув мало что понимающего парня, скоро задал ему направление. Мишка не заставил просить себя дважды. Мгновенье — и поле битвы, вместе с каплями крови, сорвавшимися с разбитых губ, уже занесло снегом.

— Торопишься, как там тебя? — спросил Сергеша и подошел ближе. — Пойдем, провожу.

Он хлопнул Додика по плечу. Или скорее, боднул. Так же твердолобо, как могло садануть какое-нибудь парнокопытное.

Так началось их знакомство. Нет, ничего близкого между ними не возникло. Ни дружбы, ни вражды. Сергеша не бил хилого подростка. Осознавал, что такого можно ненароком и убить, а посещать места не столь отдаленные в ближайшие планы не входило? Неизвестно.

Зато Додику была доподлинно известна хрупкость стекла, отделяющего Сергешу от криминального будущего, которое легким движением руки превращалось… превращалось в настоящее. Хулиган словно не понимал этого. Раз — из камешка, брошенного в стекло тонкой паутиной расходились трещины. Сколько их, тех камешков с острыми уголками остались в памяти Влада? Мишка, которому после того зимнего наказания светили долгие походы к урологу, закончившиеся госпитализацией, переводом в другую школу с облегченным графиком учебы. А что семья? Матери, в одиночку воспитывающей сына, было глубоко на… наплевать. О виновнике событий никто не узнал. Мишка боялся. И Додик держал язык за зубами.

Что еще услужливо подбрасывала память Влада? Переломанные руки-ноги он не считал. Переломанные судьбы скорее брал в расчет. И от Светкиных слез, когда она рассказывала об изнасиловании, долгое время жгло плечо.

И Петьке, чье тело по весне обнаружили в канале после того, как сошел лед, наверняка было что рассказать о своей смерти. Однако полиция, отрабатывавшая эту версию, зацепок не нашла. Петьку, который решился на конфликт с Сергешей, похоронили в закрытом гробу. А слухи и шепотки… Что же, Сергеша одним своим присутствием затыкал как кляпом любой рот.

С высоты прожитого десятилетия оценивая те события, Владу как раз было понятно почему Сергеша все-таки закончил школу.

Владу непонятным казалось другое: почему его система ценностей в качестве самого мерзкого воспоминания определила не закрытый гроб, не черные от кровоподтеков Светкины руки, не кровавые царапины на ее шее, даже ни глаза пацанов, которых Влад навещал в больницах.

Воспоминание, от которого Влада трясло, относилось к выпускному вечеру.

Глаза учителей, пожимающих на прощание руку Сергеше, светились от счастья. Он сам — благоухающий, в дорогом костюме, светловолосый, с короткой стрижкой, являлся воплощением выпускника.