Жестокий

Через миг, как по волшебству, в руках у хозяина появилась гитара, и он, экспрессивно ударяя по струнам, зычно запел по-чеченски о жаркой джигитской любви. После бурных оваций, Рус отметил, что горцы всегда были весьма искусны в пении. Польщённый Султан Мухамедович пустился в пространное прославление гордых сынов Кавказа. Солнечный свет за окном стал червонным, тени оконных рам всё чётче очерчивались на белоснежной печи. Не желая обременять хозяев, мы поспешили откланяться, рассыпаясь в благодарностях, воздавая хвалу их гостеприимству, художественному вкусу и таланту.

— Спасибо за концерт, Султан Мухамедович! — промолвил, Рус, обмениваясь рукопожатием. — Вас послушаешь — захочешь учить чеченский!

— Учи, учи! — расплылся в улыбке Машин дядя.

В сенях нас нагнала сама Маша.

— Вот, — протянула она двухлитровую банку с малиновым вареньем. — Мама передала.

— Спасибо, Маш! — поблагодарил я.

— Заходите ещё! — скромно улыбнулась девушка.

— Уж лучше вы к нам!

Жизнерадостными бубенчиками зазвенел её смех, наполняя грудь светом и покоем.

Ярко-жёлтые, словно маленькие осколки солнца, головки одуванчиков постепенно закрывались, в обволакивающий зной изредка просачивалось живительное дуновение ночной прохлады.

— Ну что, сегодня без баньки? — подмигнул я Рустему.

— Поздновато уже. Да тебе банька и не нужна. Вон, и так цветёшь и пахнешь.

Ну, Рустем! Ничего ж не ускользнёт от твоих цепких глаз!

На третий день моего долгожданного отпуска солнце, словно обидевшись, спряталось от людей за хмурой ширмой туч, медленно ползущих по насупленному небу. После знойной неги подгонявший их громаду ветер, казался ещё более пронизывающим, и я хотел было отменить традиционное утреннее купание, но Рустем был непреклонен. И теперь я, молчаливый и хмурый, поёживаясь, спускался в сырой от дождя и тумана лог.

— Смотри-ка, Нины Алексеевны что-то не видать, — произнёс Рустем, указывая на непривычно пустынный в этот час участок с сиротливо и нелепо застывшим посреди него промокшим пугалом.

— Ну, понятно! Нормальные люди в такую погоду по домам сидят, — отозвался я.

— Плохо ты знаком с Ниной Алексеевной, — усмехнулся Рус. — Таким бомбовозам как она пофигу мороз. Наш Главснаб в любую погоду готов на грядках колупаться, уж поверь мне!

— Мож зайдём? Случилось мож чё? — предложил я, сбавляя шаг.

— Может, после озера, на обратном пути?

Я задумался.

— Нет, сейчас, — решил я. — Кто знает, может помощь какая нужна?

Рустем пожал плечами, но возражать не стал, и мы свернули к сухо шуршащему отпугивающими лентами участку.

Дверь в сенках тревожно скрипнула, и из глубины дома до нас донёсся взволнованных голос:

— Вов, ты?

— Нина Алексеевна, это мы! — подал голос Рустем.

В дверях спальни показалось бледное, с глазами, словно подведёнными тёмно-сиреневой тушью лицо Главснаба, будто постаревшее лет на десять.

— Ох, Рустемчик, Федя! — всплеснула она руками. — Беда! Паша мой исчез!

Мы озадаченно переглянулись.

— Как так, «исчез»? — спросил мой альтер эго.

— Обычно, — жалобно завела Нина Ивановна, — ушёл вчера на озеро вечером, полчаса нет, час, стемнело ужо, а он всё не идёт… К Васе пошли, другу его сельскому. Нет, говорит, нету. На озере тоже нет. Всю ночь с дедом не спали, думали, вернётся. Каждый шорох слушали в саду, к окну кидались… — голос женщины, всё более истончавшийся оборвался, сменившись однотонным гортанным скулением.

По спине у меня медленно и отвратно поползли мурашки. Страхи, почти вытесненные из подсознания, снова закопошились, как глисты в толстой кишке.

— Вова вот пошёл искать… Может рядом где-то по лесу плутает… Места-то дикие, чуть дальше зайдёшь… — снова заговорила пенсионерка плачущим голосом.

Рустем заверил, что с Пашей ничего страшного случиться не могло, насчёт чего меня терзали смутные сомнения, и первый раз в жизни я от души желал ошибиться.

Омылись мы наспех, можно сказать, формально, хоть вода и оказалась неожиданно тёплой, и поспешили домой, спасаясь от набросившегося на влажные тела порывистого ветра.

У самой калитки я обернулся, сам не зная зачем, и сердце моё ёкнуло — на стоящей у стены брошенной бани скамейке, уже всерьёз тронутой гнилью, сгорбившись, сидела девушка, в которой я с трудом узнал нашу милую соседку Машу. В серой толстовке и голубых зауженных джинсах она выглядела в высшей степени буднично, утратив, к моему вящему сожалению, окружающий её с момента нашей встречи у колодца ореол сказочности. Она сидела, уперев локти в колени, положив голову на кулаки, глядя перед собой отсутствующим взглядом.

Я дал Русу знак, чтобы он не ждал меня, и приблизился к бане.

— Маш! — осторожно окликнул я девушку. — Маш, всё нормально?