Жестокий

Шум бы поднялся нешутёвый, ведь они ещё даже не выехали из посёлка. Словно в подтверждение, мотор взревел вновь, постепенно стихая…

День прошёл совершенно бессмысленно. Я пытался читать Библию, но разум отказывался её осмысливать. Строки превращались в рваные раны, и в захлёбывающемся в кровавом водовороте уме мелькали осколки воспоминаний: испуганное татарское лопотание, нанизанная на сук голова Паши, превращающаяся в Митину, смотрящую на меня доверчивыми и безжизненными глазами, через миг сменяющимися Машиными — полными слёз и тревоги, провожающими увозящий дядю автомобиль…

На сегодня решили окопаться дома, как в убежище, позволив себе лишь одну вылазку — ещё к одной жительнице посёлка, тёте Оле — за мёдом (её муж, Пётр Петрович, держал пасеку) и молоком. Вылазка поставила в дачном этапе каникул окончательную бескомпромиссную точку — тётя Оля сообщила, что по прогнозам дожди продлятся до конца июля. Пётр Петрович собирался вечером в город и милостиво позволил нам «упасть ему на хвост»,

— Какой план, Рус? — поинтересовался я, в третий раз перетасовывая вещи, отказывающиеся помещаться в рюкзак.

— То есть? — уточнил друг.

— На остаток лета.

— А! Сгоняю домой, в Казань, а у тебя?

Я задумался.

— Перекантуюсь немного в городе, потом в Краснодар.

Рюкзак, наконец, соизволил поглотить вещи, безобразно растолстев.

— Пойду, попрощаюсь с Машей, — уведомил я друга, с глубокомысленным видом перебирающего чётки.

В доме Султана Мухамедовича, был, что называется, дым коромыслом. Платья, блузки, юбки, джинсы, обувь, нижнее бельё, пакеты с травами и ещё чем-то, провода от бытовой электроники — всё это, скомканное, лежащее вперемешку, спешно паковалось по необъятным сумкам.

— Уезжаете? — поинтересовался я у мечущейся от узла к узлу Ольги Елисеевны.

— Да что тут делать с маньяками-то? — закатила она глаза. — Да и к Султану надо в больницу…

— Что ж… — вздохнул я. — Мы тоже отчаливаем. Кстати, ещё два места в машине, похоже, найдётся.

— Да ты что! — встрепенулась Ольга Елисеевна. — Вы на машине? А вещи наши войдут?

— Войдут! — щедро махнул я рукой. — У нас скарб небольшой.

— Вот, Сам Бог вас послал! — воскликнула женщина. — А то мы уж не знали, как нам тут ночевать-то. За каждым кустом маньяки с ножами мерещатся!

Маша, безучастно перекладывающая блузки с места на место, засуетилась, словно изящный электровеник, помогая матери. Глаза её блестели.

— Спасибо, Федя! — что за чудо, слышать её голос! — Спасибо!

Места в машине нашлись, и спустя час нас уже болтало на выходящей в поле лесной тропе. Рустем окрестил наш путь домой «плаванием расставания» — дожди превратили глинозём дороги в грязное море, пшеничные поля по влажности соперничали с рисовыми. Краски за бортом «корабля» — раритетной «Нивы» — серели, выцветали, сумерки обвивали мир, словно сонный удав. Монотонно накрапывал дождь. Скользя глазами по бескрайнему, волнующемуся под резкими мокрыми порывами ветра пшеничному морю, я пытался осмыслить происшедший в посёлке кошмар. «Не поняли ни хрена кто это. Но точно не человек»…. Будь это зверь, медведь, например, стал бы старшина затрудняться с ответом? Кто же это был, кто?! Что за «шайтан» орудовал под боком у мирных дачников?

За мелкой дождевой зыбью зародилось слабое мерцание. Несколькими парами крупных оранжевых светлячков, симметрично пульсирующих тревожным светом, оно шло с нами на сближение. Через минуту из начинающего укрывать поля тумана вынырнула необычного вида «Газель» с включенными мигалками. Двигаясь с максимальной для размытой ухабистой дороги скоростью, она промелькнула мимо нашего «ковчега», и я успел лишь заметить что-то вроде знака биологической опасности у неё на боку.

— Рус! — подался я к переднему сидению. — Ты видел это чудо в перьях?

— Ну, — отозвался тот, не оборачиваясь. — Только не понял что это… Реанимация что ли?

— Да не похоже… — я почесал в затылке. — Больше смахивает на… лабораторию передвижную, что ли…

В «корабле» повисло молчание.

— Интересно, куда она? — повернулся Рустем. — А главное — зачем?

— Боюсь, этого нам никогда не узнать, — промолвил я.

Вокруг всё простирались необозримые поля, путь предстоял неблизкий. Я зажёг в салоне свет, Библия поспешила покинуть тесный карман переполненного рюкзака, пальцы зашарили по страницам, открывая Писание наугад. «Я взыщу и вашу кровь, в которой жизнь ваша, взыщу ее от всякого зверя, взыщу также душу человека от руки человека, от руки брата его».

Ботинки утопали во влажной прошлогодней хвое, в ноздри врывался её дурманящий запах. Наполненная редкими птичьими трелями и шелестом ветра, то и дело проносящегося по вершинам сосен тишина кружила голову не хуже крепкого алкоголя.