Наизнанку

— Не знаю… Моя, наверное. Или Вы можете просветить меня и относительно бытия вообще? — засомневался Костюков, и опять невольный смешок вырвался из него, как сквозь щели старого забора нет-нет да прорвется на короткое мгновение холодный ветер.

— И так могу, и эдак. Как пожелаете. Однако это разные темы, и начать лучше с чего-то одного. А там, глядишь, и второе не понадобится.

— Ага… начнем тогда с меня. Своя рубашка, как известно, ближе к телу. И моя жизнь с ее безотчетным смыслом для меня важнее, чем всякие философские рассуждения на отвлеченные темы.

— Да, Вы далеко не Фауст. Прошло время героев-исследователей, замахивающихся на грандиозное, на столпы мироздания… На богоподобие, наконец.

— Какой Фауст! Причем тут основы…

— Действительно, причем тут основы?… Пройдемся поверхностно. С Вас и этого достаточно.

Игорь Романович ощутил при этих словах желчную обиду, но не смог разобраться, почему его унижают и что он сказал не так. Да и какая разница, если результат представляется куда важнее средств? И если надо пережить небольшую обиду, то он ее переживет, и не такие унижения переживал, лишь бы выяснить, ради чего они, эти унижения.

И снова развернулась перед Петром Иванычем и Игорем Романовичем долгая московская дорога, со снеговыми заносами и светофорами, выскакивающими не пойми откуда пешеходами, с пьяными лихачами, с дорожными службами, ковыряющими проезжую часть без остановки и цели, с отдыхающей снегоуборочной техникой, загораживающей проезд… А потом они шли пешком, а после спустились в знакомый подвал, и снова долго шли в пустоте и в белом скучном свете. И, как в прошлый раз, внезапно остановились. И Петр Иваныч еще раз предусмотрительно поинтересовался, так ли горячо желание Костюкова узнать что-то там о смысле жизни, и получив утвердительный ответ, щелкнул каким-то выключателем на внезапно возникшей перед ними стене, и в стене открылась дверь с очередной длинной лестницей вниз.

«Нет, я этого не выдержу!» — подумал Игорь Романович — «Эти лестницы, лестницы… Что за наваждение! Кто так строит?»

И, как бы откликаясь на его мысли, Петр Иваныч стал пояснять по дороге, что архитектура старая и требует инноваций, что не помешал бы лифт, да он и есть, только в другом крыле, но им редко пользуются, и вообще редко сторонние люди вот так запросто попадают сюда, что те, кому нужно, могут легко обойтись без лифта и лестниц, но Игорю Романовичу так будет привычнее, хотя и утомительно, но постепенность некоторых событий порой оборачивается благом, а резкие перемены не всякий способен выдержать. И далее в том же духе.

Чем ниже спускались господа под землю, тем становилось душнее и холоднее, отчего хотелось одновременно закутаться поплотнее в пальто и в то же время расстегнуть его, чтобы вдохнуть побольше воздуха. А снизу все отчетливее стали слышаться голоса, но что они кричали, а они именно кричали, разобрать было невозможно, не то это были команды, не то какие-то жалобы и нечленораздельные выкрики, какие вырываются у людей от ужаса. Ясно только, что внизу веселье не ждало.

Потом лестница окончилась, и пошла ровная местность, и туман, за которым невозможно было ничего разобрать, понемногу рассеивался. После дорогу преградила река, темная и, по-видимому, глубокая. И с той стороны реки к ним уже плыл человек на лодке, а когда он причалил, Петр Иваныч вынул из кармана два позеленевших медных пятака советского времени, один за себя, другой — за Костюкова, и они поплыли по темной воде молча, и только Игорь Романович отчего-то иногда похохатывал, впрочем, закрывая рот ладонью.

Один раз хозяин лодки даже бросил весла и угрюмо взглянул на Игоря Романовича, отчего тому стало не по себе, и потрепанная шапка-ушанка глядевшего гребца вдруг показалась ему угрожающей, и ватник тюремного покроя тоже не предвещал приятной беседы. Мужик указал на Костюкова крепкой жилистой рукой без одного пальца и сказал, обращаясь к Петру Иванычу, но продолжая смотреть на Игоря Романовича:

— Чего этот всё смеется? Или веслом его шарахнуть?

— Греби! — коротко ответил Петр Иваныч, — Тебе заплатили. Греби!

— Ладно… Еще свидимся… — успокоил себя гребец и снова взял в руки весла.

Лодка ткнулась в пустынный берег, на котором не росли ни деревья, ни даже кустарник, а только какие-то коряги валялись, пара старых сапог, ржавая цепь и поодаль — куча изношенных автомобильных покрышек.

— Пошли! — обратился Петр Иваныч к Костюкову, и тот послушно пошел за ним, а хозяин лодки, не обращая на них внимания, улегся на деревянное затоптанное днище и, похоже, сразу уснул.

— Ты его не бойся, — как бы походя говорил Петр Иваныч, — Мелочный тип! Всю жизнь за любую услугу то пятаку, то по рублю требовал, и что?… Нерентабельный он. Скоро спишем. Попал сюда, лодку у кого-то выкупил и — за старое. Мы тут сначала возражать не стали: клоун и есть клоун, оставили как аттракцион.