Und wir tanzten

Полагаю, он встречался вам на приеме у вашего дяди. — Я трагично коснулся пальцами переносицы, — вы не представляете, что я пережил…

— А призраки? Как, например, в лондонском Тауэре? — Фелиция Браун переглянулась с подругой.

— Призраки по части моего друга, — я указал в сторону Гамильтона, едва заметно призывая его, наконец, вступить в беседу, — думаю, он видит их каждый день. Они вместе слоняются по подвалам больницы, завывают и бренчат цепями…

— Боже мой, мистер Грей, — Аделайн весело прикрыла рот рукой, немного подскочив на софе, — вы можете видеть призраков?

— До сих пор не могу определить — достоинство это или недостаток моей работы, — в ответ улыбнулся Гамильтон, — но я уверен, мистер Хейвуд завидует моим клиентам.

— С чего бы мне им завидовать, мистер Грей?

— С ними меньше мороки.

Но я завидовал. Без ремарок и уточнений об аморальности. Завидовал по-черному, как только может завидовать безнадежно зависимый человек. Человек — страстно желающий что-то, но не имеющий возможности этим обладать. За редким исключением. Возможно, мне действительно следовало поступить на медицинский и работать где-нибудь в провинциальной больнице, как мой друг. Семейное дело порядком усложнило мне жизнь, несмотря на то, что в бытности юристом имелась масса достоинств. К примеру, я мог получить доступ к любому месту в нашем городке. К любому месту, к любому нужному мне телу…

Меня невольно охватила дрожь.

Должно быть, я слишком увлекся размышлениями и не заметил, как Аделайн настойчиво пыталась поймать мой взгляд, пока Фелиция рассказывала моему другу о модных местах Лондона. Ее рука незаметно скользнула к моей, привлекая мое внимание.

— Вы бывали прежде в этом доме, Юстас? — окончательно разрушив между нами стену приличий, обратилась ко мне Аделайн.

— Да, — едва различимо кивнув на лукавый жест, я свободно расправил плечи, — прежде мы часто бывали здесь с отцом, пока мистер Рейнолдс не отбыл во Францию.

— Я слышала, у него собрана отличная коллекция картин в галерее, — Аделайн протянула мне руку, — но, боюсь, заблужусь одна в таком большом доме. Вы не покажете мне их?

Я старался не смотреть на своего несчастного друга, когда помогал ей подняться с софы. Гамильтон даже перестал отвечать Фелиции, чем немало ее расстроил. Я понимал, что, возможно, совершаю одну из самых неразумных ошибок в моей жизни, но остановиться уже не мог. Магия шартреза на поверку оказалась пьянящим дурманом абсента, порочным и соблазнительным, и я чувствовал, что с удовольствием готов утонуть в его малахитовой огненной бездне.

Мы ускользнули из зала незамеченными. Пожалуй, только Гамильтон видел нас вдвоем, но, даже несмотря на его обиду, я был уверен в собственной безнаказанности. Это чувство сильно развязывает руки, знаете ли.

Впервые я чувствовал себя преступником, передвигаясь небольшими перебежками по особняку. Стараясь избегать открытых пространств, мы переходили сумеречными коридорами, прячась от посторонних глаз в тени колонн. Аделайн легко бежала впереди, то и дело оглядываясь на меня, но именно я направлял ее в сторону западного крыла, дальше от шумного зала и веселящихся гостей.

Сейчас я пытаюсь вспомнить это непривычное чувство ее хрупкого, нежного тела в моих руках, но в памяти всплывают лишь неясные очертания и движения, в которых я едва ли помню самого себя. Я не знаю, как попал домой. Что я делал после того, как уехал из дома Рейнолдсов, с кем я был? Видел ли меня кто-нибудь? Я пытаюсь вспомнить, но память предательски меня подводит… Обрывки неразборчивых фраз, какие-то нелепые вопросы, неуместные и никому не нужные. Ее сбивчивое дыхание — живое дыхание, горячие губы, что не менее жадно и ищуще отвечали на поцелуи, разметавшиеся светлые волосы по обнаженным плечам… Скользящая ткань платья, безжалостно смятого.

Почему я пытаюсь восстановить в памяти события той ночи?

Потому что мое следующее утро началось с того, что я обнаружил самый настоящий труп в собственной постели. Замечательный, упоительно пахнущий, хладно мраморный труп. И что было самым ужасным: я не знал, откуда он мог взяться.

Итерация IV

Я спрятал тело. Вопреки любым соображениям здравого смысла я перетащил его в подвал моего дома и выделил своей гостье комнату, больше походившую на склеп. Воздух здесь был сухим и холодным, поэтому я предвкушал приятное времяпрепровождение. Ее было важно сохранить ровно столько, сколько она сможет удовлетворять мои гедонистические изыскания. До того, как процесс гниения безнадежно испортит ее миловидные черты, а внутри что-нибудь заведется. Разложение трупов претило моему пониманию прекрасного, поэтому я никогда не привозил тела домой. Прислуга обязательно что-то заподозрит. Да и в моем доме, как правило, бывает слишком много посетителей, чтобы я мог позволить себе богохульную дерзость…

Расположив свою гостью на подготовленной заранее кровати, я отошел назад, внимательно изучая ее лицо.