Und wir tanzten

— Я скажу Аделайн, что тебе нужен отдых. Думаю, ты не захочешь ничего ей передать.

Резко, как удар в спину. Подобного я не ожидал. И Гамильтон заметил это, потому что я не сразу смог совладать с собой, услышав несвойственную моему другу стальную ноту в его голосе.

— Тебе нужна помощь, Юстас. Дождись доктора Дейвиса.

И в минуту, когда Гамильтон уходил из моей палаты, я прозрел.

Следующую пару недель я провел, будто в бесконечном кошмаре. Но я редко пребывал в трезвой памяти и сказать, что я не получал от него удовольствия было бы кощунством. Я отменил все встречи, что были назначены на недели вперед, сославшись на срочные дела, требующие моего безотлагательного присутствия. К счастью, мне не предстояли разбирательства в суде, а посему — я без зазрения совести занимался тем, чему неплохо обучился с ранних лет и освоил теперь в совершенстве.

Сколько, по-вашему, стоит растление собственной души?

Наверное, моя душа стенает в агонии, ютясь искалеченной и израненной внутри тела. Истекает кровью, скорбно корчась от боли в смоле, заменившей кровь. Временами мне даже казалось, что я видел ее в отражении в зеркале вместо собственного бледного лица. Она была черна, и глаза ее горели, будто у демона Преисподней.

Прежде я уже упоминал о своей религии. Мое тело — мой храм. Удовольствие — мой культ. Но виной моим видениям — алкоголь и опиум.

Несколько дней подряд я занимался тем, что выбирался ночами на кладбище и раскапывал свежие могилы. Войти в доверие к глуповатому привратнику было проще простого: я лишь вручил ему поддельную бумагу о проведении частного расследования, и получил свободный вход на кладбище в любое время суток. Быть может, он и начал что-то подозревать, когда к назначенному времени подъезжал почтовый экипаж, но я щедро приплачивал ему за молчание, и старик охотно желал мне здравия и процветания. Немного жаль, но позже придется избавиться от него. Как и от возницы экипажа. Снова траты…

Но именно в плену дурмана опиума и алкоголя мои развлечения вышли на новый, более смелый и провокационный уровень безнаказанности.

Я возвращался домой в компании малознакомых людей из заведений, о которых было не принято говорить вслух. Их обсуждали в закрытых клубах, тайком передавали членские карточки, но никогда — никогда не злоупотребляли гласностью. Двуличие морали как оно есть, поскольку эти люди позже ходили на исповеди и с выражением непоколебимого раскаяния желали отпущения грехов. А после мы вновь встречались с ними за закрытыми дверями, где, за пеленой ароматов афродизиаков, звона монет, порочной игры света и шифона и мебели, впитавшей в себя мускусный запах бесконечного безумия и оргий, эти тошнотворно благочестивые при свете дня люди заживо сдирали с лиц свои маски.

Но когда мы добирались до моего дома, начиналась еще более интересная игра.

И я бы назвал ее игрой на выживание.

Ох, первобытный ужас, что рождался на лицах моих гостей в первые минуты, доводил меня до восторженного экстаза. Ужас и отвращение — вот, что они испытывали, пытаясь отрицать происходящее. Но наркотики и переизбыток алкоголя в крови очень скоро брали свое, и вот я уже демонстрировал своим новым единомышленникам прелести моей религии.

На долгие часы я мог позволить себе забыться, раствориться среди окружавших меня хладных тел. И совершенно не бояться быть раскрытым.

Я нарочно неторопливо двигался внутри златовласой Изабель — ее имя я отчего-то запомнил. Мои глаза были закрыты, но я все равно уткнул ее лицом в каменный выступ в стене, потому что мой разомлевший разум упрямо изводил меня навязчивыми видениями. И только землистый запах помогал мне увериться в том, что женщина подо мной была действительно мертва.

И Аделайн Торнби не смела оживать в чертах ее лица.

Все верно. Все так, как и должно быть. Ровный вдох, толчок в леденящее нутро. Только я и мои совершенные любовники, в молчании боготворившие мое тело. Еще. И еще. Я был слишком испорчен, до костей пропитан ядом сквернейшего эгоизма, чтобы принять любовь.

Все верно. Мой правильный друг сумеет о ней позаботиться.

«Будем иногда встречаться на воскресных проповедях»… — ядовитая ухмылка.

Именно так.

Иногда кто-то присоединялся ко мне, если оказывался в силах стоять на ногах. Но я не нуждался в компании. Я знал, что за мной наблюдали, внимательно, в сальном вожделении изучали мое тело. Я приметил этого человека пару вечеров назад, он жадно ловил каждое мое движение среди покойников, будто отчаянно пытался запечатлеть меня, потрясающее божество, в собственной памяти. Но я не придал значения его интересу. И очень скоро я понял, что этот джентльмен питал ко мне опасную симпатию. Почему опасную? Потому что я предпочитал доминировать, а не подчиняться, и в число моих интересов не входили последовали шедевра Иеронима Босха** — любители посторонних предметов в заднем проходе.