Und wir tanzten

В детстве и юношестве мне довелось прочитать немало книг. Но я всегда был назидательно далек от церковных канонов. Спасение души никогда не занимало меня настолько, чтобы я проникся причитаниями матери. Я ходил с ней в церковь и слушал монотонные проповеди, как и большинство прихожан, но глас пастора Майнинга не сумел достигнуть дна моей души. Полагаю, это было невозможно…

К тому времени я уже достиг его без постороннего участия.

Я уверен, многие испытывали похожие чувства, когда истинное понимание прочитанного, но не осмысленного в меру невинности возраста, его восторженного максимализма и отрицания всего и вся, приходит в значительно более зрелом — определяющем — само-и мироощущении; понимание и осознание того, насколько далеко простой человек, обличенный некой властью, способен зайти в своих заблуждениях.

«Погибели предшествует гордость, и падению — надменность». Эти слова принадлежали кому-то поистине великому. Но оттого я еще больше ощущал себя антагонистом из дурно исковерканных библейских терний…

В нашей библиотеке имелось внушительное собрание религиозных сочинений, и моя дражайшая матушка изо всех пыталась привить мне смиренное понимание и любовь к Божьему Слову. Сейчас, мой друг, я невольно посмеялся…

Судя по тому, что я ехал в экипаже, груженном частями расчлененных тел, а дома меня дожидалась смрадная комната в подвале, также начиненная трупами (среди которых, кстати, до сих пор находились невинно убиенные мной парочка голубков из клуба и содомит-мужеложец), старания матушки прошли почем зря.

Однако сегодняшней ночью я словно прозрел, долгих двадцать семь лет будучи слепцом.

Ослепленный гордыней, ослепленный собственным высокомерием и опьяненный вседозволенностью растленного знанием разума, я оказался на пороге собственной неминуемой гибели.

Я чувствовал ее леденящее дыхание на собственном затылке.

Быть может, то была трещина в деревянной обшивке экипажа, но ощущения не становились от того менее зловещими.

— Чертов дождь… — донесся до моих ушей приглушенный рык Гамильтона.

Кэбмен остановил лошадей неподалеку от часовни. Когда я спешился следом за Греем, под ногами смачно чавкнула грязь. Я невольно позволил благоразумию зреть в моем мозгу, помогая Аделайн спуститься по лестнице на дорогу: я вновь желал отправить ее домой тем же экипажем.

Аделайн, мой прекрасный златовласый Колокольчик. Она была непорочна, безупречна в моих глазах, чтобы я позволил росткам вопиющего безбожия пустить корни в светлой вере хрупкого мирка ее души. Глас рассудка в моей голове визжал от грядущего вероломства!

Не сумев сберечь собственную душу, я еще при жизни распял ее посреди раскаленной пустыни. Я бросил ее на растерзание темным тварям, полюбовно взращенным мною же самим. И теперь я страстно желал первородной чистоты…

Я желал сохранить душу Аделайн нетронутой. Даже если, в определенном смысле, для того уже было слишком поздно.

Мы выгрузили оба ящика у часовни.

Клятый дождь лил, словно стихия выбрала Бридлингтон отправной точкой нового Всемирного потопа. Ледяные капли яростно впивались в лицо, заливали глаза, больно били по макушке, затекали под ворот сюртука; под открытым небом от них некуда было бежать!

— Нужно спешить, — коротко бросил я Гамильтону, на ходу надевая на руки кожаные перчатки, — быть может, нам удастся проскочить мимо привратника. Идти придется без фонаря, слишком велик риск…

— Поднимай, — коротко ответил тот и ухватился за ручку нижнего ящика.

Но сказать оказалось проще, чем сделать. Наши попытки увенчались лишь недолгим десятидюймовым успехом. Мы поставили ящики друг на дружку, вознамерившись справиться сразу с обоими — однако нас подвела собственная интеллигентная конституция. И когда наши потуги едва не окончились полным провалом, Аделайн неожиданно примостилась сбоку и изо всех сил подхватила ящики в центре:

— Поторопитесь! Ну же!

Лопаты опасно покачивались на крышке верхнего ящика. Аделайн то и дело изловчалась поправлять их, не позволяя сползти в грязь. Я едва помню, как мы сумели обойти лачугу привратника: с непростой и изрядно воняющей ношей, от тяжести которой ломило руки, мы проявляли завидные чудеса акробатики.

Втроем мы петляли среди каменных крестов, ища свежую могилу.

«Благо, сырую землю будет легче копать», — думал я.

Однако до того нам предстояло долго слоняться в темноте от одного скорбного места к другому, и не прекращавшийся ливень отнюдь не способствовал поискам.

Наконец мы бросили наш гиблый груз у одной из могил. Я помню, как рухнул на землю возле ящика, выбившись из сил. Гамильтон стоял неподалеку, опершись на древко лопаты, его била дрожь. Но стоило признать, из-за ледяного ливня мы все продрогли до мозга костей.

Грей воткнул передо мной лопату:

— Скоро рассвет.