Добавить в моё избранное
83 мин, 1 сек 19699
Или я думал, что он рассматривал потолок, потому что перед глазами моего друга вполне могли оживать самые беспорядочные мыслеформы.
Вокруг него валялись груды потрепанных книг по медицине, схемы и рисунки. Внушительных размеров шкаф был заставлен колбами и пробирками, в которых плескалось что-то не известное мне, но довольно сомнительно вида. В углу, наблюдая за нами с широкой улыбкой, стоял человеческий скелет в помятом цилиндре. Повинуясь безумной задумке моего друга, скелет сжимал в костлявой руке монокль. И я невольно старался избегать взгляда его пустых глазниц…
— А я думаю, ты немного переборщил…
Гамильтон умолчал, откуда он сумел достать свой «расширитель сознания», произрастающий в Перуанских Андах, но я и не особо настаивал. Сейчас меня гораздо больше увлекал уплотненный в калейдоскопе движимых частиц воздух в кабинете моего друга, чем далекие истории об индейцах из-за океана. И наблюдая за их упорядоченным танцем соединений, я ощущал — попеременно, как гнетущую тоску сменяла беспричинная радость и наоборот.
Меня неотвратимо охватывало деятельное возбуждение.
Я попытался сфокусировать взгляд.
Грей был моим другом на протяжении многих лет. И, оставляя его в кабинете в компании зверо-мыслеформ, я не забыл запереть дверь на ключ, чтобы он ненароком не отправился меня искать. То, о чем мой друг не узнает, ему не повредит.
Кроме нас в морге никого не было. Я знал, что на верхних этажах, в больничных палатах, находились люди, но они едва ли могли меня побеспокоить в столь поздний час. Действие пейота усиливалось, и я чувствовал, как каждый мой шаг отдается в теле мелкой судорогой. А меж тем, уплотненный воздух вокруг начинал приобретать замысловатые, неожиданно яркие и объемные очертания. Ориентироваться в пространстве становилось все труднее, поэтому я двигался по стенке. Из-за тусклого освещения и без того вытянутый в моем сознании коридор казался мне чудовищно длинным. Но мною двигал инстинкт, и я упрямо следовал за ним к дальней двери.
Быть может, на пороге сумрачного подвала мне следовало остановиться и, пользуясь случаем просветления, осознать тлетворность потакания богомерзким желаниям, вспомнить, что я — довольно известный и уважаемый адвокат, и моя репутация может быть безвозвратно испорчена, если люди прознают о моих небезобидных увлечениях. И не только репутация…
Наверное, я должен был это обдумать, но мускусный запах тлена и бальзама доводил меня до дрожи исступления.
Воображение рисовало в моей голове бесстыдные фантазии о том, что я могу сделать с моими безмолвными друзьями. Никто из них не будет против, если я увижу их обнаженными, никто не запретит мне, ссылаясь на аскетичные и лживые нормы религиозной морали, воплотить в жизнь мои самые смелые желания. Я был готов выть от болезненного вожделения, когда передо мной, на металлическом столе, раскрылся невинный цветок, посмертно жаждущий ласки и любви.
Добро пожаловать в мой мир.
Я всегда знал, что был красив. Еще в детстве я отличался от своих неказистых и угловатых сверстников, а в юности, вопреки моим страхам, тело приобрело андрогинные черты. Я мог часами разглядывать собственное отражение в зеркале, касаясь тонкими пальцами бледной кожи, следуя за паутинкой вен к острым плечам или узким худым бедрам. Я беззаветно любил свое тело, и малейшие изменения воспринимались мной крайне болезненно. Разумеется, к двадцати семи годам я смирился с тем, что черты моего лица огрубели, а юношескую изнеженность давно сменили щетина и понимание того, что мне следует взглянуть на возраст иначе.
Должно быть, вы подумали, о том, что я, в некотором роде, неполноценен и трудности с прекрасным полом заставили меня ступить на тернистый путь богохульных удовольствий. Но нет, моя профессия и статус семьи позволяли мне выглядеть респектабельно в глазах женщин, и очень скоро пришло пресыщение. Меня слишком рано разочаровывала их ограниченность, их одинаковая уродливая испорченность.
Несмотря на свою разборчивость, после каждой из них я чувствовал себя грязным. А со временем я начал практиковать связывание, чтобы их ищущие влажные руки не касались меня вовсе. Для меня это было необходимостью на грани фетиша, для них — любопытным видом игры.
Думаю, вы уже поняли, чем меня привлекают мои неподвижные, молчаливые любовники? Каждый из них уже слишком мертв, чтобы испачкать мое тело. Покойник — это символ чистоты, поскольку, умирая, смрадное человеческое тело высвобождает душу.
Понаблюдав за ними, вы сможете увидеть, как их лица вытягиваются, становятся гладкими, будто омолаживаясь до состояния детской невинности. Их лица одинаково умиротворенные; они не требуют и не указывают, что мне нужно делать, я могу не беспокоиться об их удовольствии. Мне достаточно чувства их беспрекословного подчинения и молчаливого преклонения. Застывшие во времени, они прекрасны и подобны хладным мраморным ангелам.
Вокруг него валялись груды потрепанных книг по медицине, схемы и рисунки. Внушительных размеров шкаф был заставлен колбами и пробирками, в которых плескалось что-то не известное мне, но довольно сомнительно вида. В углу, наблюдая за нами с широкой улыбкой, стоял человеческий скелет в помятом цилиндре. Повинуясь безумной задумке моего друга, скелет сжимал в костлявой руке монокль. И я невольно старался избегать взгляда его пустых глазниц…
— А я думаю, ты немного переборщил…
Гамильтон умолчал, откуда он сумел достать свой «расширитель сознания», произрастающий в Перуанских Андах, но я и не особо настаивал. Сейчас меня гораздо больше увлекал уплотненный в калейдоскопе движимых частиц воздух в кабинете моего друга, чем далекие истории об индейцах из-за океана. И наблюдая за их упорядоченным танцем соединений, я ощущал — попеременно, как гнетущую тоску сменяла беспричинная радость и наоборот.
Меня неотвратимо охватывало деятельное возбуждение.
Я попытался сфокусировать взгляд.
Грей был моим другом на протяжении многих лет. И, оставляя его в кабинете в компании зверо-мыслеформ, я не забыл запереть дверь на ключ, чтобы он ненароком не отправился меня искать. То, о чем мой друг не узнает, ему не повредит.
Кроме нас в морге никого не было. Я знал, что на верхних этажах, в больничных палатах, находились люди, но они едва ли могли меня побеспокоить в столь поздний час. Действие пейота усиливалось, и я чувствовал, как каждый мой шаг отдается в теле мелкой судорогой. А меж тем, уплотненный воздух вокруг начинал приобретать замысловатые, неожиданно яркие и объемные очертания. Ориентироваться в пространстве становилось все труднее, поэтому я двигался по стенке. Из-за тусклого освещения и без того вытянутый в моем сознании коридор казался мне чудовищно длинным. Но мною двигал инстинкт, и я упрямо следовал за ним к дальней двери.
Быть может, на пороге сумрачного подвала мне следовало остановиться и, пользуясь случаем просветления, осознать тлетворность потакания богомерзким желаниям, вспомнить, что я — довольно известный и уважаемый адвокат, и моя репутация может быть безвозвратно испорчена, если люди прознают о моих небезобидных увлечениях. И не только репутация…
Наверное, я должен был это обдумать, но мускусный запах тлена и бальзама доводил меня до дрожи исступления.
Воображение рисовало в моей голове бесстыдные фантазии о том, что я могу сделать с моими безмолвными друзьями. Никто из них не будет против, если я увижу их обнаженными, никто не запретит мне, ссылаясь на аскетичные и лживые нормы религиозной морали, воплотить в жизнь мои самые смелые желания. Я был готов выть от болезненного вожделения, когда передо мной, на металлическом столе, раскрылся невинный цветок, посмертно жаждущий ласки и любви.
Добро пожаловать в мой мир.
Я всегда знал, что был красив. Еще в детстве я отличался от своих неказистых и угловатых сверстников, а в юности, вопреки моим страхам, тело приобрело андрогинные черты. Я мог часами разглядывать собственное отражение в зеркале, касаясь тонкими пальцами бледной кожи, следуя за паутинкой вен к острым плечам или узким худым бедрам. Я беззаветно любил свое тело, и малейшие изменения воспринимались мной крайне болезненно. Разумеется, к двадцати семи годам я смирился с тем, что черты моего лица огрубели, а юношескую изнеженность давно сменили щетина и понимание того, что мне следует взглянуть на возраст иначе.
Должно быть, вы подумали, о том, что я, в некотором роде, неполноценен и трудности с прекрасным полом заставили меня ступить на тернистый путь богохульных удовольствий. Но нет, моя профессия и статус семьи позволяли мне выглядеть респектабельно в глазах женщин, и очень скоро пришло пресыщение. Меня слишком рано разочаровывала их ограниченность, их одинаковая уродливая испорченность.
Несмотря на свою разборчивость, после каждой из них я чувствовал себя грязным. А со временем я начал практиковать связывание, чтобы их ищущие влажные руки не касались меня вовсе. Для меня это было необходимостью на грани фетиша, для них — любопытным видом игры.
Думаю, вы уже поняли, чем меня привлекают мои неподвижные, молчаливые любовники? Каждый из них уже слишком мертв, чтобы испачкать мое тело. Покойник — это символ чистоты, поскольку, умирая, смрадное человеческое тело высвобождает душу.
Понаблюдав за ними, вы сможете увидеть, как их лица вытягиваются, становятся гладкими, будто омолаживаясь до состояния детской невинности. Их лица одинаково умиротворенные; они не требуют и не указывают, что мне нужно делать, я могу не беспокоиться об их удовольствии. Мне достаточно чувства их беспрекословного подчинения и молчаливого преклонения. Застывшие во времени, они прекрасны и подобны хладным мраморным ангелам.
Страница
5 из 24
5 из 24
