Добавить в моё избранное
83 мин, 1 сек 19700
Конечно, понятие «застывший во времени» для каждого из них свое, но в большинстве случаев мне хватает пары часов, чтобы утолить ненасытную жажду причащения к прекрасному, пылающую ледяным огнем внутри меня.
Я лежал на холодном столе и руки мои лениво ласкали внутреннюю сторону бедра юной женщины, скользя вверх по впалому животу и обратно. Ее горло ровной полосой рассек еще один алый рот, но на мертвенно-бледной изящной шее рана не выглядела безобразной. От волос моей новой знакомой исходил едва ощутимый, тонкий аромат шалфея и ванили, и, судя по отсутствию очевидного запаха гниения плоти, Беатрис Флемминг, как поведала мне бирка, почтила своим присутствием скорбную обитель мрака и металлических столов сравнительно недавно. Но достаточно для того, чтобы тело вновь обрело необходимую для меня гибкость.
Не имело значения, кто и за что вскрыл горло моей милой Беатрис. Но тот факт, что, находясь сейчас в моих руках, она уже была мертва, казался мне крайне удобным и пробуждал во мне инстинкт падальщика, нашедшего желанную добычу. Разумеется, ритуальный каннибализм не входил в число моих предпочтений, и я не стал бы есть Беатрис Флемминг даже ради того, чтобы навсегда соединиться с ней и воздать дань последнего уважения.
Возможно Грей еще не успел прикоснуться к ней, и после трагичной смерти Беатрис я стану первым и последним мужчиной в ее жизни. Без лишней скромности, Беатрис была счастливицей. Более благодарного и чувственного любовника сложно отыскать при жизни, особенно, если тебя содержат в условиях сомнительной религиозной строгости и запретов. А меж тем, шалфей и ваниль способны рассказать о многом из того, что непорочная Беатрис пыталась похоронить в своей душе.
На моих губах заиграла самозабвенная ухмылка, и я склонился к ее безмятежному лицу. Вдыхая землистый запах мертвой плоти, совершенной и бездвижной, я невольно провел языком по шее Беатрис, оставляя влажную дорожку. Мои пальцы жадно исследовали холодное тело, выискивая затаенные ямки, отмечая плавные изгибы, скользя по тонким рукам, плечам, небольшой девичьей груди. Я чувствовал, что еще немного, и я задохнусь, оглохну от шума собственной крови в ушах.
Невинность бывает одурманивающей.
В ее молчаливом отсутствии мне было хорошо.
Дело близилось к утру, и мне стоило бы поторопиться с завершением прелюдии до того, как оклемается Гамильтон, запертый у себя в кабинете. Я не мог позволить его досадному пробуждению лишить меня удовольствия, о котором я грезил в долгих поисках совершенного — чистого, девственного тела. Как редко встречаются эти удивительные жемчужины в болоте смрада и грязи…
Где-то на задворках моего разомлевшего подсознания все еще билась в ритме сердцебиения запоздалая мысль, что до полудня у меня было назначено несколько встреч. Увы, я не располагал достаточным временем, чтобы слиться с моей непорочной лилией в неторопливом, ленивом соитии и впервые открыть для нее — тактильно — мир сокровенных наслаждений. Поэтому, отринув прочь неуместные мысли о работе, я навалился сверху на мою очаровательную Беатрис и в нетерпении широко раздвинул ей ноги.
Итерация III
— Хочу, чтобы вы живьем закопали этого грязного мошенника! Он должен объявить о банкротстве. Натравите на него налоговиков, в конце концов, Хейвуд! С вашими-то связями это не составит большого труда.
Я без особого интереса слушал, как Филлсгейт разорялся по поводу своих конкурентов. А висок то и дело пронзала боль, стоило моему гостю взять в разговоре ноту повыше.
— Я готов платить вам сверхурочные, чтобы вы соизволили, наконец, оторвать задницу от своего чертового кожаного кресла! Боже, Герберт сумел бы поставить тебя на место… Мир его праху… — Джонатан Филлсгейт забормотал себе под нос, и я различил нечто, созвучное с «манерный ублюдок», «беспринципный аферист» и что-то особенно красноречивое о набивании цены на пустом месте.
Возможно, ради встреч с этим человеком мне следовало позаимствовать у моего друга чудодейственных растений, в противном случае я был опасно близок к самому чудовищному фиаско в моей карьере. Филлсгейт оказался зазорно изобретательным по части бредовых идей о нелегальной наживе, и для меня оставалось неразрешимой загадкой, как он умудрялся держаться на своей должности такое продолжительное время. Хотя стоило признать, что не в последнюю очередь он держался благодаря моему отцу, а теперь — моему личному участию.
Откинувшись на спинку обозначенного банкиром кресла, я — снисходительно и терпеливо для моего похмелья — предложил Филлсгейту вернуться на свое место и прекратить расхаживать по моему кабинету.
Я невольно бросил взгляд на часы. Время близилось к обеду.
Джонатан подошел к высокому круглому столику у окна и, не утруждая себя необходимостью справиться о разрешении, от души налил себе виски.
Я лежал на холодном столе и руки мои лениво ласкали внутреннюю сторону бедра юной женщины, скользя вверх по впалому животу и обратно. Ее горло ровной полосой рассек еще один алый рот, но на мертвенно-бледной изящной шее рана не выглядела безобразной. От волос моей новой знакомой исходил едва ощутимый, тонкий аромат шалфея и ванили, и, судя по отсутствию очевидного запаха гниения плоти, Беатрис Флемминг, как поведала мне бирка, почтила своим присутствием скорбную обитель мрака и металлических столов сравнительно недавно. Но достаточно для того, чтобы тело вновь обрело необходимую для меня гибкость.
Не имело значения, кто и за что вскрыл горло моей милой Беатрис. Но тот факт, что, находясь сейчас в моих руках, она уже была мертва, казался мне крайне удобным и пробуждал во мне инстинкт падальщика, нашедшего желанную добычу. Разумеется, ритуальный каннибализм не входил в число моих предпочтений, и я не стал бы есть Беатрис Флемминг даже ради того, чтобы навсегда соединиться с ней и воздать дань последнего уважения.
Возможно Грей еще не успел прикоснуться к ней, и после трагичной смерти Беатрис я стану первым и последним мужчиной в ее жизни. Без лишней скромности, Беатрис была счастливицей. Более благодарного и чувственного любовника сложно отыскать при жизни, особенно, если тебя содержат в условиях сомнительной религиозной строгости и запретов. А меж тем, шалфей и ваниль способны рассказать о многом из того, что непорочная Беатрис пыталась похоронить в своей душе.
На моих губах заиграла самозабвенная ухмылка, и я склонился к ее безмятежному лицу. Вдыхая землистый запах мертвой плоти, совершенной и бездвижной, я невольно провел языком по шее Беатрис, оставляя влажную дорожку. Мои пальцы жадно исследовали холодное тело, выискивая затаенные ямки, отмечая плавные изгибы, скользя по тонким рукам, плечам, небольшой девичьей груди. Я чувствовал, что еще немного, и я задохнусь, оглохну от шума собственной крови в ушах.
Невинность бывает одурманивающей.
В ее молчаливом отсутствии мне было хорошо.
Дело близилось к утру, и мне стоило бы поторопиться с завершением прелюдии до того, как оклемается Гамильтон, запертый у себя в кабинете. Я не мог позволить его досадному пробуждению лишить меня удовольствия, о котором я грезил в долгих поисках совершенного — чистого, девственного тела. Как редко встречаются эти удивительные жемчужины в болоте смрада и грязи…
Где-то на задворках моего разомлевшего подсознания все еще билась в ритме сердцебиения запоздалая мысль, что до полудня у меня было назначено несколько встреч. Увы, я не располагал достаточным временем, чтобы слиться с моей непорочной лилией в неторопливом, ленивом соитии и впервые открыть для нее — тактильно — мир сокровенных наслаждений. Поэтому, отринув прочь неуместные мысли о работе, я навалился сверху на мою очаровательную Беатрис и в нетерпении широко раздвинул ей ноги.
Итерация III
— Хочу, чтобы вы живьем закопали этого грязного мошенника! Он должен объявить о банкротстве. Натравите на него налоговиков, в конце концов, Хейвуд! С вашими-то связями это не составит большого труда.
Я без особого интереса слушал, как Филлсгейт разорялся по поводу своих конкурентов. А висок то и дело пронзала боль, стоило моему гостю взять в разговоре ноту повыше.
— Я готов платить вам сверхурочные, чтобы вы соизволили, наконец, оторвать задницу от своего чертового кожаного кресла! Боже, Герберт сумел бы поставить тебя на место… Мир его праху… — Джонатан Филлсгейт забормотал себе под нос, и я различил нечто, созвучное с «манерный ублюдок», «беспринципный аферист» и что-то особенно красноречивое о набивании цены на пустом месте.
Возможно, ради встреч с этим человеком мне следовало позаимствовать у моего друга чудодейственных растений, в противном случае я был опасно близок к самому чудовищному фиаско в моей карьере. Филлсгейт оказался зазорно изобретательным по части бредовых идей о нелегальной наживе, и для меня оставалось неразрешимой загадкой, как он умудрялся держаться на своей должности такое продолжительное время. Хотя стоило признать, что не в последнюю очередь он держался благодаря моему отцу, а теперь — моему личному участию.
Откинувшись на спинку обозначенного банкиром кресла, я — снисходительно и терпеливо для моего похмелья — предложил Филлсгейту вернуться на свое место и прекратить расхаживать по моему кабинету.
Я невольно бросил взгляд на часы. Время близилось к обеду.
Джонатан подошел к высокому круглому столику у окна и, не утруждая себя необходимостью справиться о разрешении, от души налил себе виски.
Страница
6 из 24
6 из 24
