Добавить в моё избранное
82 мин, 54 сек 18366
Никто ещё не пришёл: тот день обещал быть необыкновенно тихим.
— Гло-ор… У вас вчера вечером был свет? — спросил Мартин, стоя в дверях. Я же пробормотала что-то ужасно несуразное ему в ответ.
Но я отвлеклась. К счастью (а может быть, и к несчастью) я всё ещё помню сон.
Пейзаж, вполне типичный для нашей страны, но всё же настораживающий — возможно, тем, что трава неестественно зелёная. Яркая, но какая-то увядшая, она обвивает гигантские ветряки с одной стороны дороги и полиомиелитные фигуры высоковольтных столбов с другой. Хотя взору моему открывалась сплошная равнина, я не могла видеть ни домов, ни деревьев, ни, тем более, других людей. Я ходила посередине шоссе, размахивая руками, затем остановилась напротив одного из ветряков и долго смотрела, как неспешно, но вместе с тем безжалостно разрезают воздух его лопасти.
Вдруг — странное ощущение в ногах: будто они существуют отдельно от меня. Чувство это усиливалось; я попробовала было подпрыгнуть, но ноги словно приклеились к идеально ровному асфальту. Я присмотрелась и увидела с ужасом, что они не приклеились, а приросли: из подошв выпирали корни.
И тут я закричала, но не слышала своего голоса — поднялся страшный ветер, сильно закрутились лопасти мельниц, пробежали искры по проводам столбов, и я с треском поднялась в воздух. Сначала я не поняла, что трещало, но секундой позже увидела ужасно длинные и разветвленные корни, которые тянулись из моих ног, цеплявшись за асфальт. Ещё пара секунд — и я полностью освободилась, летела в неизвестном направлении, таща за собой корни. Я чувствовала их, как если бы это были мои руки. Мне казалось, что они растут прямо в воздухе.
Но вот я подлетела к одному из ветряков: с ужасом наблюдала движение его лопастей. «Проскочу», — мелькнула мысль, я рванулась влево, от него, но поздно: корни переплелись вокруг одной из его лопастей. Меня протащило раза три по земле, по жёсткой траве, и выбросило обратно в воздух. Корни всё-таки оторвались от моих ног.
На этом ощущении — головокружительная радость от потери тягостной ноши — я и проснулась несколько минут назад. Единственное, чего сейчас хочу — чтобы чувство дежавю от этого сна никогда не являлось мне. Я имею в виду то, что запутываться своими КОРНЯМИ в лопастях ветряка — не самое приятное. Но опыт подсказывает, что вот эту самую «головокружительную радость» я ещё испытаю.
Половина третьего ночи. Глория Минджер сидит за столом, ежесекундно порываясь упасть со стула обратно в ещё тёплую постель. Она печально размышляет, идти ли ей спать или провести остаток «тёмных часов» за заполнением своего офисного блокнота очередными абсурдными воспоминаниями.
Нет, не буду спать. Нужно поразмышлять над сном — такого кошмара ещё не являлось мне.
Может быть, это из-за того, что я стала очень мало спать по ночам?…
В пику своему сну я созерцаю из окна утопающие в зелени крыши домов; одинокое, но большое дерево, окружённое стеклянными небоскрёбами. Я знаю, что по одному из них сейчас идёт Мирандер, и знаю, что днём ему чрезвычайно сложно видеться со мной; причиной тому является его страшная занятость. Редкие дни, которые мы проводим целиком вместе, мне хочется вспоминать снова и снова. Всё, что так или иначе вмешивается в окружающее нас пространство, приобретает в моём больном сознании некий тайный смысл. Говоря ещё точнее, делается символом дня.
Например, коллекция стеклянных шариков в красной бархатной коробочке. История эта, как мне кажется, достаточно интересна и необычна, поэтому заношу её на эти страницы. «Идеологически подкованный» читатель, вероятно, найдёт в ней мораль для подрастающего поколения и всё такое прочее, но мне совершенно всё равно, много ли в моих записях нравоучений.
В тот день, достаточно средний по погоде, негласно и нематериально помолвленные Грегор Мирандер и Глория Минджер гордо шествовали по центральному проспекту, сдержанно кивая проходящим мимо знакомым. Мимо промелькнул Мартин, бросив один злобный взгляд на Грегора и ни одного на меня.
— Кто это был? — поинтересовался у меня Мирандер, когда фигура Мартина пропала из вида. — Кто-то очень знакомый… Я видел его на дне рождения у твоего отца — моего шефа, так?
— Точно.
— Постой, ведь это — твой бывший друг…
— Бывший.
На этом разговор про Мартина закончился. Его сменил другой, более приятный, который я не буду пересказывать. Перейду к главному: разговор этот прервался очень неожиданно.
— Мистер, извините… Мисс… Прошу вас, посмотрите… — пропищал тоненький голос, и тут же у нас перед глазами очутилась большая коробка из красного бархата; щелчок — и она открылась. Я замерла от удивления: в коробочке лежало много-много стеклянных шариков. Не знаю, как это было сделано, но в каждом шарике блестело несколько драгоценных камней (за долгие годы тренировки я, как и всякая стильная персона, располагающая деньгами, научилась почти безошибочно определять подлинную ценность украшений).
Стекло тоже было разных цветов: красноватое, персиковое, цвета морской волны.
— Гло-ор… У вас вчера вечером был свет? — спросил Мартин, стоя в дверях. Я же пробормотала что-то ужасно несуразное ему в ответ.
Но я отвлеклась. К счастью (а может быть, и к несчастью) я всё ещё помню сон.
Пейзаж, вполне типичный для нашей страны, но всё же настораживающий — возможно, тем, что трава неестественно зелёная. Яркая, но какая-то увядшая, она обвивает гигантские ветряки с одной стороны дороги и полиомиелитные фигуры высоковольтных столбов с другой. Хотя взору моему открывалась сплошная равнина, я не могла видеть ни домов, ни деревьев, ни, тем более, других людей. Я ходила посередине шоссе, размахивая руками, затем остановилась напротив одного из ветряков и долго смотрела, как неспешно, но вместе с тем безжалостно разрезают воздух его лопасти.
Вдруг — странное ощущение в ногах: будто они существуют отдельно от меня. Чувство это усиливалось; я попробовала было подпрыгнуть, но ноги словно приклеились к идеально ровному асфальту. Я присмотрелась и увидела с ужасом, что они не приклеились, а приросли: из подошв выпирали корни.
И тут я закричала, но не слышала своего голоса — поднялся страшный ветер, сильно закрутились лопасти мельниц, пробежали искры по проводам столбов, и я с треском поднялась в воздух. Сначала я не поняла, что трещало, но секундой позже увидела ужасно длинные и разветвленные корни, которые тянулись из моих ног, цеплявшись за асфальт. Ещё пара секунд — и я полностью освободилась, летела в неизвестном направлении, таща за собой корни. Я чувствовала их, как если бы это были мои руки. Мне казалось, что они растут прямо в воздухе.
Но вот я подлетела к одному из ветряков: с ужасом наблюдала движение его лопастей. «Проскочу», — мелькнула мысль, я рванулась влево, от него, но поздно: корни переплелись вокруг одной из его лопастей. Меня протащило раза три по земле, по жёсткой траве, и выбросило обратно в воздух. Корни всё-таки оторвались от моих ног.
На этом ощущении — головокружительная радость от потери тягостной ноши — я и проснулась несколько минут назад. Единственное, чего сейчас хочу — чтобы чувство дежавю от этого сна никогда не являлось мне. Я имею в виду то, что запутываться своими КОРНЯМИ в лопастях ветряка — не самое приятное. Но опыт подсказывает, что вот эту самую «головокружительную радость» я ещё испытаю.
Половина третьего ночи. Глория Минджер сидит за столом, ежесекундно порываясь упасть со стула обратно в ещё тёплую постель. Она печально размышляет, идти ли ей спать или провести остаток «тёмных часов» за заполнением своего офисного блокнота очередными абсурдными воспоминаниями.
Нет, не буду спать. Нужно поразмышлять над сном — такого кошмара ещё не являлось мне.
Может быть, это из-за того, что я стала очень мало спать по ночам?…
В пику своему сну я созерцаю из окна утопающие в зелени крыши домов; одинокое, но большое дерево, окружённое стеклянными небоскрёбами. Я знаю, что по одному из них сейчас идёт Мирандер, и знаю, что днём ему чрезвычайно сложно видеться со мной; причиной тому является его страшная занятость. Редкие дни, которые мы проводим целиком вместе, мне хочется вспоминать снова и снова. Всё, что так или иначе вмешивается в окружающее нас пространство, приобретает в моём больном сознании некий тайный смысл. Говоря ещё точнее, делается символом дня.
Например, коллекция стеклянных шариков в красной бархатной коробочке. История эта, как мне кажется, достаточно интересна и необычна, поэтому заношу её на эти страницы. «Идеологически подкованный» читатель, вероятно, найдёт в ней мораль для подрастающего поколения и всё такое прочее, но мне совершенно всё равно, много ли в моих записях нравоучений.
В тот день, достаточно средний по погоде, негласно и нематериально помолвленные Грегор Мирандер и Глория Минджер гордо шествовали по центральному проспекту, сдержанно кивая проходящим мимо знакомым. Мимо промелькнул Мартин, бросив один злобный взгляд на Грегора и ни одного на меня.
— Кто это был? — поинтересовался у меня Мирандер, когда фигура Мартина пропала из вида. — Кто-то очень знакомый… Я видел его на дне рождения у твоего отца — моего шефа, так?
— Точно.
— Постой, ведь это — твой бывший друг…
— Бывший.
На этом разговор про Мартина закончился. Его сменил другой, более приятный, который я не буду пересказывать. Перейду к главному: разговор этот прервался очень неожиданно.
— Мистер, извините… Мисс… Прошу вас, посмотрите… — пропищал тоненький голос, и тут же у нас перед глазами очутилась большая коробка из красного бархата; щелчок — и она открылась. Я замерла от удивления: в коробочке лежало много-много стеклянных шариков. Не знаю, как это было сделано, но в каждом шарике блестело несколько драгоценных камней (за долгие годы тренировки я, как и всякая стильная персона, располагающая деньгами, научилась почти безошибочно определять подлинную ценность украшений).
Стекло тоже было разных цветов: красноватое, персиковое, цвета морской волны.
Страница
11 из 23
11 из 23
