Добавить в моё избранное
82 мин, 54 сек 18359
Но ни то, ни другое не было осуществимо: Мартин крепко держал меня за руку. Он знал мои муки.
Как только первый акт кончился, я выбежала из зала. Мартин погнался за мной. Он настиг меня возле гардероба.
— Я пойду домой, — дрожащим голосом сказала я, надевая пальто. — Снотворного у меня больше нет, а терпеть эту ложь я больше не могу.
— Я пойду с тобой, — мрачно проронил Мартин. И мы пошли домой. Правда, ко мне или к нему домой — я уже не помню. Что было дальше — тоже не помню. Мартин всегда потом отказывался говорить на эту тему. Да и мне не доставляло особого удовольствия спрашивать его о событиях того злополучного вечера.
Досконально мне известно лишь то, что через несколько дней произошло событие, ясно показывающее мне всю серьёзность положения. Я полностью поняла, какой груз несу вместе со своим синдромом.
Моему отцу исполнилось сорок лет. Единственный друг. Первый, кто обнаружил мой синдром (ещё до Лингера им были высказаны кое-какие предположения). Казалось бы, короткие предложения. Но в них всё честно. Я могла бы сказать про отца больше, значительно больше. Но боюсь, что недооценю или же переоценю. Трудно описывать близких родственников. Необъективно получается.
Так вот, эту важную дату решили отметить. Пригласили в гости семью Мартина, ещё нескольких знакомых (которых я опишу позже), коллег по работе. Закупили огромное количество еды и напитков. Очистили зал от лишней мебели — теперь там стоял только ужасающе огромный стол, безнадёжно окружённый стульями и креслами. Мне горько было смотреть на этот стол. Бедный, он не мог вырваться на свободу, а вынужден был держать на себе чьи-то локти, тарелки, бокалы, бутылки… Я всегда жалела столы. Мартин же находил не совсем приличные причины этой жалости. Хм, между прочим, я танцевала на столе только один раз. Хотя, может быть, он имел в виду что-нибудь другое…
Итак, праздник начался. Каждый раз, когда звонили в дверь, я нервно поправляла волосы, аккуратно уложенные на затылке, и бежала встречать вошедших гостей. Мужчины целовали мне руку, женщины — щёку. Что за странные правила поведения?…
Собралось довольно-таки много людей. Наша семья считалась элитой города; отец — руководитель сетью политических издательств, мать — доцент кафедры политологии в университете, недавно открывшемся и ломившемся от наплыва желающих туда поступить. Мы были окружены лестью.
Дениза Сурранина, например, желала показать всем, что осведомлена о музыке «невообразимо», как она сама выражалась. Она никогда не улыбалась — делал высокомерное лицо; сжимала губы, когда молчала, вскидывала брови, когда говорила. Я старалась поменьше с ней пересекаться.
Грегор Мирандер, один из самых молодых (и самых умных) гостей, всегда подтрунивал надо мной и говорил, что с такими успешными родителями мне нет смысла чего-то достигать. Я часто чувствовала его взгляд на себе. Оценивающий взгляд.
Мелинда Бреугольт была самая странная. Я знала о ней очень мало; как бы я ни пыталась выудить из неё хоть какие-нибудь сведения о её жизни, она ловко переводила разговор на другое (даже когда один раз хорошо перебрала спиртного; кажется, на двадцатилетие победы над Всемирными Захватчиками).
Остальные гости были слишком одинаковыми, чтобы их описывать. Они хохотали, задавали обыденные вопросы и садились к столу. К таким людям принадлежали и родители Мартина. Дилмерры пришли очень поздно, пользуясь правами лучших друзей. Мартин был первый из лиц мужского пола, который поцеловал меня не в руку. И последний. Я имею в виду, на тот момент.
— Повеселимся сегодня? — подмигнул он мне. Я же состроила из себя этакую недотрогу и со смехом отвернулась от него.
— Повеселимся, значит, — обрадовался Мартин.
— Сынок, чем ты забиваешь Глории голову? — к нам подошла Амира Дилмер — мать Мартина.
— Я?… Спрашиваю о развлечениях… в смысле, какая сегодня будет музыка? — я почти никак не отреагировала на эту глупую ложь: только нос зачесался.
— Я думаю, госпожа Дилмер, что сегодня мы с Вашим сыном сыграем для гостей — моё фортепиано как раз вчера привезли из ремонта, — сказала я и улыбнулась так, что что-то треснуло в челюсти.
— Чудно, чудно! — крикнула Амира и побежала поздравлять моего отца. Мы с Мартином тоже подошли в зал. Нашему взору открылась замечательная процессия: отец стоял возле журнального столика и по очереди, одинаково улыбаясь каждому, выслушивал поздравления. К нему вытянулась целая очередь; каждый говорил какие-нибудь приятные слова отцу и вручал подарок.
Как только первый акт кончился, я выбежала из зала. Мартин погнался за мной. Он настиг меня возле гардероба.
— Я пойду домой, — дрожащим голосом сказала я, надевая пальто. — Снотворного у меня больше нет, а терпеть эту ложь я больше не могу.
— Я пойду с тобой, — мрачно проронил Мартин. И мы пошли домой. Правда, ко мне или к нему домой — я уже не помню. Что было дальше — тоже не помню. Мартин всегда потом отказывался говорить на эту тему. Да и мне не доставляло особого удовольствия спрашивать его о событиях того злополучного вечера.
Досконально мне известно лишь то, что через несколько дней произошло событие, ясно показывающее мне всю серьёзность положения. Я полностью поняла, какой груз несу вместе со своим синдромом.
Моему отцу исполнилось сорок лет. Единственный друг. Первый, кто обнаружил мой синдром (ещё до Лингера им были высказаны кое-какие предположения). Казалось бы, короткие предложения. Но в них всё честно. Я могла бы сказать про отца больше, значительно больше. Но боюсь, что недооценю или же переоценю. Трудно описывать близких родственников. Необъективно получается.
Так вот, эту важную дату решили отметить. Пригласили в гости семью Мартина, ещё нескольких знакомых (которых я опишу позже), коллег по работе. Закупили огромное количество еды и напитков. Очистили зал от лишней мебели — теперь там стоял только ужасающе огромный стол, безнадёжно окружённый стульями и креслами. Мне горько было смотреть на этот стол. Бедный, он не мог вырваться на свободу, а вынужден был держать на себе чьи-то локти, тарелки, бокалы, бутылки… Я всегда жалела столы. Мартин же находил не совсем приличные причины этой жалости. Хм, между прочим, я танцевала на столе только один раз. Хотя, может быть, он имел в виду что-нибудь другое…
Итак, праздник начался. Каждый раз, когда звонили в дверь, я нервно поправляла волосы, аккуратно уложенные на затылке, и бежала встречать вошедших гостей. Мужчины целовали мне руку, женщины — щёку. Что за странные правила поведения?…
Собралось довольно-таки много людей. Наша семья считалась элитой города; отец — руководитель сетью политических издательств, мать — доцент кафедры политологии в университете, недавно открывшемся и ломившемся от наплыва желающих туда поступить. Мы были окружены лестью.
Дениза Сурранина, например, желала показать всем, что осведомлена о музыке «невообразимо», как она сама выражалась. Она никогда не улыбалась — делал высокомерное лицо; сжимала губы, когда молчала, вскидывала брови, когда говорила. Я старалась поменьше с ней пересекаться.
Грегор Мирандер, один из самых молодых (и самых умных) гостей, всегда подтрунивал надо мной и говорил, что с такими успешными родителями мне нет смысла чего-то достигать. Я часто чувствовала его взгляд на себе. Оценивающий взгляд.
Мелинда Бреугольт была самая странная. Я знала о ней очень мало; как бы я ни пыталась выудить из неё хоть какие-нибудь сведения о её жизни, она ловко переводила разговор на другое (даже когда один раз хорошо перебрала спиртного; кажется, на двадцатилетие победы над Всемирными Захватчиками).
Остальные гости были слишком одинаковыми, чтобы их описывать. Они хохотали, задавали обыденные вопросы и садились к столу. К таким людям принадлежали и родители Мартина. Дилмерры пришли очень поздно, пользуясь правами лучших друзей. Мартин был первый из лиц мужского пола, который поцеловал меня не в руку. И последний. Я имею в виду, на тот момент.
— Повеселимся сегодня? — подмигнул он мне. Я же состроила из себя этакую недотрогу и со смехом отвернулась от него.
— Повеселимся, значит, — обрадовался Мартин.
— Сынок, чем ты забиваешь Глории голову? — к нам подошла Амира Дилмер — мать Мартина.
— Я?… Спрашиваю о развлечениях… в смысле, какая сегодня будет музыка? — я почти никак не отреагировала на эту глупую ложь: только нос зачесался.
— Я думаю, госпожа Дилмер, что сегодня мы с Вашим сыном сыграем для гостей — моё фортепиано как раз вчера привезли из ремонта, — сказала я и улыбнулась так, что что-то треснуло в челюсти.
— Чудно, чудно! — крикнула Амира и побежала поздравлять моего отца. Мы с Мартином тоже подошли в зал. Нашему взору открылась замечательная процессия: отец стоял возле журнального столика и по очереди, одинаково улыбаясь каждому, выслушивал поздравления. К нему вытянулась целая очередь; каждый говорил какие-нибудь приятные слова отцу и вручал подарок.
Страница
4 из 23
4 из 23
