Синдром Глории

— Я не против.

Грегор слегка наклонил голову в знак уважения и сел в кресло. Чему я всегда поражалась — он сидел естественно, но при этом всегда держал спину прямо.

— Я рад, — сказал он затем и посмотрел на меня. Словно вдел в меня крючок — глубоко, но безболезненно. Лёгкая щекотка в области шеи.

— Чему же?

— Я рад, что ты не умерла в моих руках.

Что ответить на это, я не знала. Я лишь смотрела на Мирандера, на его матовые пепельные волосы («холодные» — почему-то подумалось мне); густые брови, которые чуть-чуть сдвигались, когда он хмурился; глаза, про которые я не в силах что-либо сказать сейчас (я борюсь с накатывающей волной слёз); слегка заострённый нос — нет, моего бедного воображения не хватит для описания сего яркого чертежа с единственной крошечной кляксой — родинкой на виске.

— Прости меня, Глория, — сказал Грегор, отводя на секунду от меня свой гипнотический взгляд. — Тебе, вероятно, не очень понравилось моё вчерашнее признание. Но это правда, моя милая, врать тебе я не хочу — не могу видеть этих страданий. Может, я сейчас лгу? — это прозвучало не насмешкой, а испуганной мольбой.

— Нет, — только и смогла сказать я.

— Так вот, милая Глория, я действительно люблю тебя. Ты, конечно, знаешь, что я далеко не самый сентиментальный человек, но здесь я просто не в силах совладать…

Мирандер помолчал, потом взял меня за руку, и, поглаживая её, продолжил:

— Ты, вероятно, подумала о разнице в возрасте. Да, моя милая, мы с тобой не ровесники. Но подумай, быть может, это к лучшему? Я многое уже повидал, со многим могу справиться. Больше всего мне хотелось бы заботиться о тебе, дорогая Глория. Я хочу оградить тебя от лжи, чтобы ты не печалилась, чтобы тебе не было больно. Ты много пострадала, много. Я лгу сейчас? Глория, скажи, я лгу?

— Нет, ты не лжёшь.

Тогда-то я и поняла всё. Провелись невидимые до этого параллели, зачеркнулись старые. Линий становилось всё больше, они складывались в чертёж, чёткий, без окружностей — ведь всё было ясно теперь.

— Я вовсе не требую от тебя взаимности, Глория, — говорил между тем Мирандер. — Я ничего от тебя не требую, я просто люблю тебя. Ты же абсолютно свободна и вольна поступать так, как хочешь. Я всего лишь предлагаю тебе свою помощь; думаю, ты и сама прекрасно понимаешь, что она сейчас тебе требуется. Подумай, милая.

Мирандер внимательно смотрел на меня. Ко мне постепенно вернулся дар речи, и я сбивчиво заговорила:

— Грегор, я полностью запуталась. Я согласна с тобой — мне, возможно, и требуется помощь… но я хочу общаться с тобой просто так, ничем не мотивируя это. Позволь мне забыть твои слова о предложении помощи. Я не хочу потом постоянно думать, что чем-то обязана тебе.

Мирандер слушал меня.

— Тебе не придётся ждать от меня взаимности, — сказала я, переведя дух. — Ты её уже дождался.

Может быть, мне показалось, но плечи Мирандера приподнялись — словно он сбросил тяжёлую шубу. На секунду он задумался, даже выпустил мою руку из своей.

— Жаль, что тебе запретили выходить сегодня, — вдруг сказал он и широко улыбнулся. — Мы могли бы сходить куда-нибудь…

— Разве здесь плохо? — спросила я, усилием воли села в постели, но долго не продержалась — снова упала на подушки.

— Мне хорошо везде, где есть ты. Кстати, сегодня действительно выходной…

Мой синдром расширился с того же дня. Он ещё больше поглотил меня, ибо я научилась определять, какие чувства испытывает человек, говорящий со мной. Всё то время, пока я слушала Мирандера, в мозгу летал красный платок. Яркий, блестящий, он развевался, как флаг нашей страны (никакой из флагов больше так не развевается). Я соотнесла это изображение со словами Грегора и поняла, что существует между этими вещами какая-то взаимосвязь.

— Грегор, — спросила я у него чуть позже, — с чем у тебя ассоциируется красный цвет?

Мы сидели, закутавшись в одеяло, и смотрели друг на друга. Услышав мой вопрос, Грегор шутливо вознёс глаза к небу и ответил:

— Красный?… С любовью, естественно… — и засмеялся. — Хотя… знаешь, со страхом больше ассоциируется.

— Как хорошо сидеть с таким умным человеком под одним одеялом… — сказала я, чем ещё больше развеселила Мирандера.

Да. Красный цвет и у меня вызывал мысли о любви и смерти одновременно. Но красный платок продолжал меня преследовать. «Страх, — подумала я. — У любви нет цвета, она прозрачна. Страх — это красное».

Рисунок прояснился. Красный платок плывёт по прозрачному ручью. Он не развевался, он изгибался на водной глади. Любовь. Страх. Вот первые чувства, которые я научилась определять. К тому же я любила Грегора Мирандера.

Не знаю, какого мнения придерживается политкорректный читатель, но мне кажется, что без страха человек был бы уже не тем, кем является сейчас.