Налара

Но Кам не делала так с пяти лет, и потому только пожала плечами и хотела было сказать «прощайте», но вместо этого принялась рассказывать про Алрайка, и про то, как Этейла хочет продать её, и про то, как ей страшно. Она всё ждала, что вот-вот Ситра скажет: «Я всегда хотела, чтобы ты была нашей дочкой, Нит относится к тебе, как сестра, приходи в наш дом и оставайся». Но, конечно, ничего подобного не произошло, Ситра смотрела на неё со всё большим ужасом, и молчала, и чем дольше было её молчание, тем сильнее Кам охватывала ярость.

— Это ужасно… — пробормотала Ситра наконец, — мы все так любим тебя…

— Так сделайте что-нибудь, если вы так уж меня любите! — выпалила Кам, и тут же пожалела об этом — взгляд Ситры был как стоячая вода в озере, синий, печальный и неизменный. Никто ничего не станет делать. Кам хотела перевернуть её прилавок, но заметила художника и устремилась ему навстречу, нарочно толкая прохожих побольнее.

Она чувствовала, что река в её сердце становится всё шире, а волны её становятся всё выше, всё больше, ярость потонула в ликовании, непонятном ей самой и пугавшем её.

Ну и провалитесь вы все!

Художник смотрел на неё таким голодным влажным взглядом, что в другой день Кам испугалась бы его, но не сегодня, нет, потому что он сам был трусом, он боялся уехать прямо сейчас, а может, он просто не мог преградить путь течению? Увезёт он её или нет, она сделает, как решила, а эти люди, которые так её любят, могут потом её казнить.

Сына аптекаря звали Тои, он был застенчивый мальчик с длинными рыжими ресницами, на год младше Кам, но очень умный. Такой умный, что, выслушав историю про Огромных И Страшных крыс в восточном крыле, сказал тихо:

— А я подумал, что ты решила наконец отравить свою прабабку.

Когда он принёс ей чёрный бархатный мешочек, Кам хотела даже поцеловать его в щёку, но передумала, решив, что он слишком маленький и не поймёт, и просто потрепала его по волосам.

— Тебя Мирроу искал! — крикнул Тои ей вслед, когда она убегала. Пальцы у неё дрогнули, она снова почувствовала холод под кожей, и река в сердце подёрнулась льдом.

— Не хочу видеть Мирроу! — не оборочаваясь, воскликнула она самым весёлым тоном, на какой была способна, чтобы сломать этот лёд, — Сегодня много дел!

Возвращаясь домой, она ощутила звон в коленях и лёгкую сладкую усталость, словно она танцевала, а не бегала по городу с тяжёлой корзиной. Но обращать внимание на усталость было нельзя, и останавливаться было нельзя. Чтобы не столкнуться с Этейлой, она обошла дом в самой глубокой его тени и вошла прямо на кухню.

Кухня была самой светлой и самой простой комнатой во всём доме. Здесь были неокрашенные стены, блёклые, как небо в пасмурный день, высокие окна с множеством створок — эта кухня часто бывала дымной и душной, и если ставни были закрыты, находиться здесь было ненамного приятней, чем под крышкой котелка, заполненного запахами пересоленой оленины или жжёного масла, поэтому её приходилось часто проветривать. Этейла говорила, что пока дела шли неплохо, Кортэ расчитывал нанять повара, и потому при постройке дома Этейла уговорила его не тратить слишком много денег на убранство кухни, и поэтому она до сих пор напоминала какой-то недостроенный каменный амбар.

Этейла считала себя мастером в приготовлении самых изысканных блюд, здесь было больше кулинарных книг, чем баночек со специями и сушёной зеленью. Обычно она звала сюда Кам, если нужно было отскоблить от протвиня пригоревшую муку или соус, и ещё в те дни, когда Корте возвращался домой — готовая на всё, чтобы порадовать сына, она позволяла ей приготовить многоступенчатый ужин, испечь вафли или сварить брусничное вино с корицей. Это было единственное домашнее дело, от которого Кам никогда не пыталась скрыться где-нибудь на чердаке или в городе, несмотря даже на то, что Этейла постоянно повторяла, что это единственный семейный талант, который ей достался. Кам нравилось представлять, что с её появлением светло-серые стены этой комнаты преображаются, и недостроенная комната становится ароматной и яркой. Ей нравилось смешивать оттенки запахов и вкусов, чтобы получился новый глубокий цвет, или вкус многослойный, как нераскрывшийся бутон. В те дни, когда приезжал Корте, она обычно не была голодной, потому что кроме кислых яблок и листьев дерева снов, она любила только то, что самой удавалось приготовить.

Проскользнув на кухню, Кам через голову натянула длинную кухонную рубашку и сняла платье, чтобы его не испачкать, и обмотала голову старым шарфом, чтобы Этейла, если случайно войдёт, не начала орать, увидев её короткие волосы. Одежда дожидалась её в одной из ящиков под разделочным столом, среди истёршихся полотнец и старых перчаток, и была уже такой ветхой, что надевая её, Кам всегда чувствовала, как превращается в какое-то лишённое пола и личности существо; это немного раздражало и вместе с тем приносило облегчение — такая же блёклая, как и стены этой кухни, она могла придать себе любой цвет.