Болото пепла

Несчастный выкатывал глаза и силился что-то сказать.

Эшесу стало почти жаль его:

— Простите, Ваша Светлость, не разберу.

— Красноглазая дьяволица.

— Что?

Он с удивлением обернулся к баронессе. Та стояла, склонив голову к плечу и чему-то улыбалась.

— Пьеса, что он играл весь день, — пояснила она. — Она называется «Красноглазая дьяволица».

— Вы поняли, что он сказал?

— О, когда двоих связывают такие узы, как нас с бароном, понимаешь без слов.

Мужчина, судорожно всхлипнув, откинулся на подушки и закрыл глаза.

Пока они спускались вниз, Эшес думал о том, зачем было этой ослепительно красивой, влиятельной и богатой женщине выходить замуж за такого, как барон. Что мог дать немолодой, страдающий нервическими припадками, да, к тому же, ещё и немой мужчина такой, как она? Это казалось непостижимым. Но ещё более непостижимым было выражение её лица, проявлявшееся порой при взгляде на супруга — точно, как сегодня. Смесь жадного голода и страсти, которую она и не пыталась скрыть.

— Я слышала, ты в последнее время работаешь не покладая рук, прямо-таки днём и ночью.

Эшес вздрогнул, когда её безмятежный голос нарушил тишину, а в следующую секунду, когда до него дошёл смысл слов, скривился.

— Приходится, — буркнул он.

И как она умудряется обо всём узнавать? Порой ему казалось, что все они живут в стеклянных домиках, и баронесса прекрасно видит, что творится в стенах каждого из них, какие думы и страсти одолевают его обитателей. Впрочем, он не удивился бы, окажись это действительно так. После их первого разговора, он уже мало чему удивлялся, особенно когда дело касалось её.

— Ты так жаден? Тебе не хватает того, что имеешь?

— Вы знаете причину.

— Значит, всё же решил нас покинуть? Неужели тебе здесь плохо?

Эшес смотрел на плывущую в полутьме пепельную паутину волос, из-за свечи отливающих медью, и едва не кашлял от нестерпимо сладкого аромата, заползающего в ноздри.

— Был уговор, Ваша Светлость.

— Мараклея.

— Был уговор, Ваша Светлость, — с тем же упорством, с каким она продолжала называть его по имени, он избегал обращаться по имени к ней. — И я честно коплю установленную сумму.

— А я и забыла, что срок выходит в конце следующего месяца…

— Зато я не забыл.

— Хм, думала, ты за эти два года привык и решил навечно остаться в Бузинной Пустоши…

Он промолчал

— … но время течет, жизнь не стоит на месте, всё меняется. Включая цены…

— Вы собираетесь повысить стоимость? — он скрипнул зубами, но сдержался.

Все эти ночи без сна, бесконечные обходы больных и сверхурочная работа — он принимался за любую, — были ради одной-единственной цели. Лишь мысль о том, что скоро он выплатит долг и сможет наконец уехать, поддерживала его.

Она сделала паузу.

— Повысить стоимость? — переспросила она будто бы в искреннем удивлении. — О нет, разумеется, нет. Ведь был уговор.

Эшес промолчал. Не ждёт же она благодарностей за то, что не меняет ею же установленные правила?

Казалось, лестница удлинилась раза в три с тех пор, как они поднимались по ней в последний раз. Наконец впереди замаячил холл. От него их отделяло всего с полдюжины ступеней, когда по ноге что-то скользнуло. От неожиданности Эшес оступился и едва не полетел в темноту. Особняк баронессы был последним местом, где он хотел бы свернуть себе шею. В последний миг ему всё-таки удалось удержать равновесие. Он выругался и глянул вниз на длинный шипящий силуэт. Проскользнувшая мимо него кошка была на удивление уродливой, как и все здешние животные. Вытянутое узкое тело, покрытое собранной в складки кожей, было практически лишено шерсти, а огромные, как у летучей собаки, уши беспрерывно двигались и поворачивались во все стороны, будто прислушиваясь к чужим разговорам. Но хуже всего были глаза. Точнее, то, что было на их месте: в пустующие глазницы любимицы баронесса ставила драгоценные камешки, каждый раз разные. Сегодня кошка злобно зыркнула на Эшеса сапфирами, а на её тощей шейке сверкнул бриллиантовый ошейник. Похоже, слепота ничуть ей не мешала — животное и так прекрасно ориентировалась.

Пронзительно мяукая и урча, тварь запрыгнула на руки хозяйке, и та принялась ласкать её ухоженными пальцами и даже поцеловала, зарывшись губами в бугристую макушку.

— Ты ей нравишься.

— Сомневаюсь.

Исторгнутое из глотки пронзительное шипение и заметавшийся розовым жалом язычок подтвердили его сомнения.

В холле их поджидала Ми с подносом в руках. На чеканной поверхности помещалось два кубка, обильно утыканных неправильной формы жемчугом, как зубами. Отказов для баронессы не существовало.

— Всего один. Перед дорогой, — сказала она, перехватив его взгляд, и бережно опуская кошку на пол.