Добавить в моё избранное
69 мин, 9 сек 7602
Но от этих мыслей становилось только тошно — служить-то еще долго.
Чтобы отвлечься, Петрашов пнул створку ворот, отозвавшуюся жалобным скрипом петель, но не сдвинувшуюся ни на миллиметр. Несколько секунд эхо от удара бродило по внутренностям склада, и вдруг до слуха Петрашова донесся гулкий удар. Звук явно исходил из глубины ангара.
Петрашов замер. Мгновение спустя из темноты донесся еще один удар. Петрашов сглотнул и потянул автомат с плеча.
— Стой, кто идет?! — заорал Петрашов, отходя от ворот.
В ответ наступила тишина. Слышно было, как шуршит по жестяной крыше склада изморось, гавкают бродячие собаки у пирса и матерится пьяный мичман Белько, в очередной раз поссорившийся с женой и ночующий в своей каптерке.
Железо старое, решил про себя Петрашов. Просто где-то лист от крыши отваливается. Но только он так подумал, как темнота за воротами извергла шквал бешеных ударов и скрежет. Петрашову разом стало жарко и на лбу выступила испарина.
— Стой, стрелять буду! — выдавил он из себя, направив в темноту ствол автомата.
Голос его прозвучал неубедительно и жалко. Даже эха собственных слов Петрашов не услышал, словно темнота сожрала их и теперь переваривала своим черным нутром. Петрашову показалось, что он слышит жадные чавкающие звуки, которые порождает темень внутри склада.
Сняв с ремня фонарик, Петрашов выставил его перед собой. Пляшущее пятно света выхватывало из темноты то покрытые ржавчиной стены, то разломанные стеллажи, то отражалось от скопившихся на бетонном полу луж.
Ангар был пуст.
Петрашов осторожно ступил внутрь, обшаривая лучом углы, но и там не обнаружилось ничего кроме грязи.
— Показалось, наверное, — вздохнул Петрашов и развернулся к выходу.
Луч от фонаря скользнул по приволоченным ящикам и Петрашов остолбенел. Тяжеленная железная крышка «гроба», закрепленная десятком толстых болтов, валялась на полу. Свет из распахнутых ворот падал так, что даже с того места, где стоял Петрашов, было видно, что внутри ящик пуст.
Бам!
Петрашов вздрогнул и едва не нажал на спусковой крючок.
Из торчащей из второго ящика трубы ударила струя пара. Прямо на глазах у побледневшего Петрашова болты вывернулись из пазов и окутались крошечными белыми облачками. Раздался щелчок похожий на тот, что издает банка болгарского компота с завинчивающейся крышкой, когда ее открываешь в первый раз. Еще один удар заставил сердце Петрашова заколотиться с удвоенной силой. Крышка «гроба» скользнула в сторону и с грохотом обрушилась на бетон.
Петрашов сделал шаг вперед. Фонарь в его руке плясал как бешеный и никак не хотел освещать одну точку.
Ноги у матроса стали ватными. Всхлипнув, он попятился к выходу, не выпуская из вида ящик, и вдруг почувствовал резкую боль в плече. Ощущение было такое, словно в руку вцепилась акула и вырвала кусок мяса. Рукав рубахи стал теплым и мокрым, а в следующее мгновение адская боль пронзила сустав и Петрашов все-таки нажал на спуск, выпустив оглушительно громкую очередь из автомата. Отраженное эхо выстрелов загоняло гвозди в барабанные перепонки, но Петрашов уже не чувствовал, как жмет на спусковой крючок. Опустив взгляд, он увидел, что автомат валяется на полу. Петрашов наклонился, чтобы поднять его (на губе сгноят за стрельбу на посту, промелькнула в голове шальная мысль), но обнаружил, что оружие сжимает рука в перчатке. С каким-то отстраненным удивлением он сообразил, что это его, Петрашова, рука и лежит она в натекшей откуда-то крови, гораздо более темной, чем вода в лужах.
Удар из темноты едва не свернул Петрашову шею, челюсть хрустнула, наполнив рот соленым вкусом. Он уставился на свое плечо. Правой руки не было, из обрывков бушлата торчал лишь сахарно-белый обломок кости и хлестал поток крови. Петрашов успел удивиться тому, что самое больное, видимо, было, когда руку ему отрывали, потому сейчас он ничего ей не чувствовал.
Еще один удар опрокинул Петрашова на спину, перед глазами мелькнул фонарь над воротами, и на него навалилась темнота, завывающая и пахнущая чем-то тошнотворно-сладковатым. Уцелевшую руку прижало полу, а в горло впилось что-то острое, неровное как полотно огромной пилы, которой они с отцом пилили дрова на зиму. Петрашов, захлебываясь хлынувшей кровью, попытался вывернуть голову и уставился на чудовищный призрак — на него пялились страшенные бельма на изуродованной десятками шрамов роже, в которой не осталось ничего человеческого. Сизого цвета плоть отваливалась с нее кусками, обнажив черные десны с кривыми желтыми зубами. Голову урода украшали то ли вбитые в нее гвозди, то ли винты, скрепляющие разваливающийся череп. Разинув пасть, чудовище вцепилось в щеку Петрашова, обдав его смрадом, по сравнению с которым вонь из матросских сортиров казалась не страшней тройного одеколона.
Чтобы отвлечься, Петрашов пнул створку ворот, отозвавшуюся жалобным скрипом петель, но не сдвинувшуюся ни на миллиметр. Несколько секунд эхо от удара бродило по внутренностям склада, и вдруг до слуха Петрашова донесся гулкий удар. Звук явно исходил из глубины ангара.
Петрашов замер. Мгновение спустя из темноты донесся еще один удар. Петрашов сглотнул и потянул автомат с плеча.
— Стой, кто идет?! — заорал Петрашов, отходя от ворот.
В ответ наступила тишина. Слышно было, как шуршит по жестяной крыше склада изморось, гавкают бродячие собаки у пирса и матерится пьяный мичман Белько, в очередной раз поссорившийся с женой и ночующий в своей каптерке.
Железо старое, решил про себя Петрашов. Просто где-то лист от крыши отваливается. Но только он так подумал, как темнота за воротами извергла шквал бешеных ударов и скрежет. Петрашову разом стало жарко и на лбу выступила испарина.
— Стой, стрелять буду! — выдавил он из себя, направив в темноту ствол автомата.
Голос его прозвучал неубедительно и жалко. Даже эха собственных слов Петрашов не услышал, словно темнота сожрала их и теперь переваривала своим черным нутром. Петрашову показалось, что он слышит жадные чавкающие звуки, которые порождает темень внутри склада.
Сняв с ремня фонарик, Петрашов выставил его перед собой. Пляшущее пятно света выхватывало из темноты то покрытые ржавчиной стены, то разломанные стеллажи, то отражалось от скопившихся на бетонном полу луж.
Ангар был пуст.
Петрашов осторожно ступил внутрь, обшаривая лучом углы, но и там не обнаружилось ничего кроме грязи.
— Показалось, наверное, — вздохнул Петрашов и развернулся к выходу.
Луч от фонаря скользнул по приволоченным ящикам и Петрашов остолбенел. Тяжеленная железная крышка «гроба», закрепленная десятком толстых болтов, валялась на полу. Свет из распахнутых ворот падал так, что даже с того места, где стоял Петрашов, было видно, что внутри ящик пуст.
Бам!
Петрашов вздрогнул и едва не нажал на спусковой крючок.
Из торчащей из второго ящика трубы ударила струя пара. Прямо на глазах у побледневшего Петрашова болты вывернулись из пазов и окутались крошечными белыми облачками. Раздался щелчок похожий на тот, что издает банка болгарского компота с завинчивающейся крышкой, когда ее открываешь в первый раз. Еще один удар заставил сердце Петрашова заколотиться с удвоенной силой. Крышка «гроба» скользнула в сторону и с грохотом обрушилась на бетон.
Петрашов сделал шаг вперед. Фонарь в его руке плясал как бешеный и никак не хотел освещать одну точку.
Ноги у матроса стали ватными. Всхлипнув, он попятился к выходу, не выпуская из вида ящик, и вдруг почувствовал резкую боль в плече. Ощущение было такое, словно в руку вцепилась акула и вырвала кусок мяса. Рукав рубахи стал теплым и мокрым, а в следующее мгновение адская боль пронзила сустав и Петрашов все-таки нажал на спуск, выпустив оглушительно громкую очередь из автомата. Отраженное эхо выстрелов загоняло гвозди в барабанные перепонки, но Петрашов уже не чувствовал, как жмет на спусковой крючок. Опустив взгляд, он увидел, что автомат валяется на полу. Петрашов наклонился, чтобы поднять его (на губе сгноят за стрельбу на посту, промелькнула в голове шальная мысль), но обнаружил, что оружие сжимает рука в перчатке. С каким-то отстраненным удивлением он сообразил, что это его, Петрашова, рука и лежит она в натекшей откуда-то крови, гораздо более темной, чем вода в лужах.
Удар из темноты едва не свернул Петрашову шею, челюсть хрустнула, наполнив рот соленым вкусом. Он уставился на свое плечо. Правой руки не было, из обрывков бушлата торчал лишь сахарно-белый обломок кости и хлестал поток крови. Петрашов успел удивиться тому, что самое больное, видимо, было, когда руку ему отрывали, потому сейчас он ничего ей не чувствовал.
Еще один удар опрокинул Петрашова на спину, перед глазами мелькнул фонарь над воротами, и на него навалилась темнота, завывающая и пахнущая чем-то тошнотворно-сладковатым. Уцелевшую руку прижало полу, а в горло впилось что-то острое, неровное как полотно огромной пилы, которой они с отцом пилили дрова на зиму. Петрашов, захлебываясь хлынувшей кровью, попытался вывернуть голову и уставился на чудовищный призрак — на него пялились страшенные бельма на изуродованной десятками шрамов роже, в которой не осталось ничего человеческого. Сизого цвета плоть отваливалась с нее кусками, обнажив черные десны с кривыми желтыми зубами. Голову урода украшали то ли вбитые в нее гвозди, то ли винты, скрепляющие разваливающийся череп. Разинув пасть, чудовище вцепилось в щеку Петрашова, обдав его смрадом, по сравнению с которым вонь из матросских сортиров казалась не страшней тройного одеколона.
Страница
5 из 21
5 из 21
