Le General Froid

Господи, прости меня грешного, что всю жизнь зубрил этот марксистско-ленинский бред, еще успел подумать Петрашов, дернув рукой в попытке перекреститься, но тут его позвоночник пронзил могильный холод, заставив выгнуться другой, и бедняга испустил дух.

Склад наполнили рычание, звуки рвущейся плоти и чавканье. В тусклом свете с улицы на лацкане расползающегося серого мундира оседлавшей труп Петрашова твари блеснул крохотный значок — обвитый петлей меч.

Кичайкин осторожно высвободил руку из-под головы уснувшей жены. Та что-то пробормотала и отвернулась, уткнувшись носом в подушку. Сцепленная скрепками машинописная распечатка «Лолиты» Набокова выпала у нее из рук.

«Лолиту» Кичайкин отобрал у молодых мичманов, слишком громко обсуждавших ее в курилке под окнами начштаба Турчинова. По уму, надо было после этого каждому по отдельности мозги промыть, чтобы уж если притаранили самиздатовскую литературу, так хоть не орали бы об этом под окнами у старого коммуниста и члена партии с хрен-знает-какого-года, каковым капитан первого ранга Турчинов и являлся. Но Кичайкин ограничился предупреждением «до следующего раза» и отбором распечатки. Если мозги есть — так поймут. Нет, так нарвутся на профилактику в особом отделе и вынос на офицерское собрание. Впрочем, прочитав за пару дней набоковскую нетленку, Кичайкин только подивился, что в ней нашли мичмана. Таких, как Гумберт лечить надо с их наклонностями, и писать об этом в учебниках по судебной психиатрии, а не прославлять на весь мир. Однако, к дичайшему удивлению Кичайкина, жена его Алена, прознав, что «Лолита» находится у мужа, выцыганила распечатку и за вечер проглотила половину книги. На вопрос, что она в ней нашла, она лишь что-то промычала про то, что Алексей ничего не смыслит в настоящей страсти.

Настоящей страсти, блин! Кичайкин высунул ноги из-под одеяла и нашарил тапки. А то он мало за Ленкой бегал, пока в Москве учился. Не было бы у них страсти, фиг бы она из своей первопрестольной поперлась бы в такие гребеня! Хотя, на зарплату с полярками жаловаться не приходилось и каждое лето на юге они не особо-то экономили…

По голым ногам ударила волна жара. Топили опять с перебоями, так что комнату грели утянутым с лодки тэном. В квартире быстро становилось тепло, но и без того бедный кислородом воздух Заполярья в считанные минуты превращался в сонное зелье. Выдернув тэн из розетки, Кичайкин накинул махровый халат, выключил торшер и вышел в коридор.

Дверь в детскую комнату была открыта. Он заглянул в нее и точно — дочь Аленка так и уснула с книгой в руках, не погасив настенную лампу. Кичайкин вынул увесистый том «Войны и мира», раскрытый посередине.

— С 28-го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; — прочитал он. — Но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.

Положив книгу на стол и выключив лампу, Кичайкин дошел до кухни и зажег газ. За окном в свете фонарей все также металась водяная взвесь, а ветер завывал в щелях оконной рамы.

Он выдвинул из-под стола табуретку, и взгляд остановился на отрывном календаре. Оторвав листок с записью «5 ноября 1983 года», Кичайкин смял его и бросил в мусорное ведро. Надо же, послезавтра праздник, а он и забыл про это. Угораздило же за начальника остаться, так и как дочь родную зовут скоро из головы вылетит.

Алексею не давали покоя найденные стройбатовцами контейнеры. Командира части, конечно, надо взгреть будет завтра как следует. А ну как там действительно взрывчатка? Или того хуже — отравляющие вещества? Хотя за столько лет уже, наверное, все распалось. Но главное — ему не давала покоя надписи на контейнерах. Lebensborn, lebensborn… Где же он мог про это слышать?

В коридоре зазвонил телефон.

Кичайкин посмотрел на часы. Половина первого ночи. Под сердцем нехорошо заныло. В такое время кроме как из отдела по поводу очередного ЧП никто больше не позвонит.

Телефон не смолкал. Швырнув сигарету в пепельницу, Кичайкин бросился к нему — а ну как перебудит сейчас всю семью, опять бабий рев стоять будет по поводу полночных вызовов.

— Слушаю! — прошипел он в трубку, прижимая ее к уху.

Однако в ответ раздались нецензурная брань и грохотом тяжелых ударов. Озадаченный Кичайкин отвел трубку от уха и уставился на нее. Вслед за грохотом, трубка исторгла приглушенные вопли, явно человеческие.

Что за черт?

— Товарищ капитан, это Харитонов! — вопль дежурного едва не оглушил Кичайкина, снова поднесшего трубку к уху. — У нас здесь…

Голос Харитонова пропал. Из трубки донеслись хрипы и бульканье, а затем связь оборвалась и пошли короткие гудки.