Коулрофилия

Это было глупо, но я просто не смог уговорить себя выйти из светлой комнаты. С грустью я подумал, что выгляжу последним трусом.

Снизу раздался крик. Прямо под полом кто-то кричал, переходя на протяжный стон. Затем послышался резкий удар и все стихло. Это уже были не слуховые галлюцинации, и не игра воображения — в подвале кого-то убивали на самом деле!

В памяти всплыла слезливая просьба клоуна. Неужели это его там бьют?

Может быть, его насильно так одели и разукрасили, может быть, он там с ума сошел, а теперь и меня одним своим видом лишает рассудка. Кажется, еще несколько минут назад меня бы устроило его положение, но тут — в светлой теплой комнате участь клоуна казалось ужасной.

А она и была ужасной.

Совесть диктовала свои условия. Она требовала принять участие в его судьбе, вернуться в подвал, звать на помощь — сделать что угодно, но как можно быстрее. Добежав до двери, я дернул ручку на себя.

… и тут же чуть не столкнулся с размалеванной лыбящейся физиономией. Я закричал и захлопнул дверь обратно, навалившись на нее всем телом.

— Ты слышал? — донеслось до меня с той стороны.

Меня пробирал озноб, охватывала паника, и все симптомы фобии накатывали волнами. Я вцепился в ручку, чтобы не сползти от слабости на пол.

— А я постоянно слышу. Но знаешь, что я тебе доложу?

Не знаю и знать не хочу! Его вкрадчивый голос свистел прямо в ухо, так неудачно прижатое к щели между дверью и косяком.

— Фантомные крики — это еще полбеды, я другого боюсь: я боюсь, что номер, который они тут разыграли, придется повторить.

Очень хотелось узнать, кто эти «они», но он продолжал лепетать, не прерываясь:

— Себастьян думал, что сможет оформить отношения со своим неведомым другом… или подругой, вместо Леди. Как он ошибался! Но тут кто угодно бы ошибся!

Он замолчал на секунду, нервно посмеиваясь, пока я пытался собрать пазл из его слов, затем снова продолжил:

— Возможность повторения той истории сводит меня с ума, веришь? Веришь мне?

Кажется, фобия рождающаяся в его присутствии наводит в моем мозгу резкость, словно фокус у объектива. И эти два качества — безумный страх и неестественная четкость — боролись на узкой территории.

— Не уходи только! — экспрессивно и быстро заговорил он. — Не оставляй меня тут! Помоги!

— Чем?

— Я не знаю.

— Чего ты боишься?

— Я не знаю!

В руке пиликнул телефон. От резкого звука я вздрогнул и посмотрел на экран, но совершенно автоматически, и долго пялился, пытаясь сообразить.

Сообразил — пришло сообщение от начальника: «Извиняй, мне нужно еще немного времени!»

О, нет! Это неприятная новость. Это что же получается — дожидаться его тут с чудовищем, которое дышит в нескольких сантиметрах от моей головы, с криками в подвалах и без путей отступления?!

— Да ты знаешь, кто ты после этого?!

А вот это уже воскликнула худощавая, как жердь, разъяренная женщина у камина. — Мы с твоим отцом столько сил отдали, чтобы… чтобы… — она задыхалась от возмущения.

Мой мозг словно погрузили в банку с формалином, откуда он наблюдал за строгой женщиной, краснеющей от гнева и сдерживающей себя от рукоприкладства. К счастью, сердилась она не на меня, а на субтильного юношу, стоявшего чуть поодаль. Он сутулился, сильно опустив голову, всем своим видом являя раскаянье. Видения словно разыгрывали передо мной пьессу.

— Да как ты смеешь такое писать после всего?! — она потрясла перед носом несчастного смятыми в кулаке листами и принялась их истерично рвать и кидать в камин, продолжая отчаянно ругаться.

— Посмотрим, что скажет отец! Я все запомнила! И что ты о нем писал! И… обо мне! И как ты нас называл!

— Я ничего такого… — начал вдруг юноша, но сразу же получил по лицу наотмашь. Женщина процедила неразборчивую угрозу и выскочила из комнаты, отбросив меня от двери, а сын схватил вазу со стола, выплеснул в камин воду, предварительно выкинув розу. Он достал обожженный листок и прижал к сердцу, пачкая дорогой костюм.

Промогравшись, я понял, что в комнате никого нет и, очевидно, не было.

— Да что же это со мной? — спросил я комнату. Будь я в себе — тут же бросился бы на выход, но нет же! Словно околдованный подошел к камину и изъял оттуда обрывки рукописи. Слова, бросившиеся в глаза, заставили застыть на месте; бред продолжался, потому что я безвольно сел на зачехленный диван, забыв и о клоуне, и о криках в подвале. Они словно бы испарились вместе с видением.

«… не знаю, как сказать родителям»… — гласили обрывочные фразы на листках. — «Они не примут его, точно. И Леди не примет»…

«Я восхищен моим новым другом, хотя он и не стремится показываться мне днем»…

«… когда я сказал ему (или, может быть, ей?