Добавить в моё избранное
69 мин, 15 сек 6088
Это тяжкое наказание. Иногда подвергшийся ему на год, а то и два, переводится на ночные работы и выходит из дому только тогда, когда бодрствуют нечестивцы и иные повинные твари. Этого всегда оказывалось достаточно. История не сохранила случаев, когда такой метод не помогал, а значит, таких случаев просто не было.
По иронии судьбы мы с ним родились в один день. Так распорядилось Великое Равновесие. И опять-таки по Высшему промыслу его мать была родной сестрой моей матери, и я с детства переживал за свою несчастную тетушку. Воспитание нечестивца отнимало много времени и сил. Помню, как она приезжала к нам, чтобы хоть немного поболтать с мамой. Иногда она задумчиво трепала меня по белокурой головенке и тогда мне казалось, что на глазах ее появляются слезы. Но мама уверила меня, что только казалось. Впрочем, сейчас я не вполне убеждён, что мне сказали правду. Но что делать, я уже говорил, что иногда мы слабы в мелочах и еле-еле удерживаемся от омерзительных рефлексов. И все-таки, если мы и проявляем слабину, то лишь для того, чтобы быть твердыми в главном.
Только лишь для того, что быть твердыми в главном!
В день Десятилетия мне выпало Первое Счастье приобщиться к церемонии Великого Оплевывания. Помню этот торжественный день до мелочей, как будто и не было стольких тяжких лет.
Накануне мне купили новую машинку. Она была пока еще без единого пятнышка и царапины, и будто блестела от первозданной свежести. Белые изогнутые бока ласково согревали кожу при прикосновении. Клавиатура была усовершенствованной формы, и пальцы мои будто сами бегали по ней при управлении. Подъемник для тела был совершенно бесшумный, и смазывать его нужно было всего раз в год. Манипулятор для поднятия предметов с пола двигался быстро и бесшумно. Сила захвата регулировалась удивительно легко. Машинка была большая, почти взрослая, на вырост. Мои родители были обычными сельскими жителями, не самыми богатыми, но не поскупились, чтобы мой тожественный день запомнился навсегда. Я едва смел мечтать о такой машинке, и вот — вот она передо мной — белая, нежная, быстрая! Полночи я не мог сомкнуть глаз от перевозбуждения, а потом забылся некрепким, чутким сном.
Мне приснилось, что я на огромной скорости лихо мчусь посреди колонны из восхищенных зрителей. Мимо меня проносятся расширенные от восторга и умиления глаза, а я мчусь и мчусь. Я мчусь прямо на что-то мерзко и ужасное с розовым туманом вместо лица и резко торможу прямо перед этим розовым туманом. Тело мое вздымает по инерции, и вместе с телом изо рта вылетает плевок и летит прямо в розовый туман, в мерзость, посреди которой начинает появляться влажное отверстие, похожее на торнадо. Из отверстия вылетает мерзкий звук, подобие визга тормозов старых конструкций, и тут же визг захлебывается от моего плевка, розовое пятно начинает корчиться, сжиматься, пузыриться, жалко булькает, вдруг замирает и плюет в меня обратно. Огромное влажное теплое облако накрывает меня, и я с воплем просыпаюсь.
В щель занавески пробиваются солнечные лучи и щекочут мне сонные глаза, на которые — о Великое Равновесие! — вот-вот накатятся слезы. Но уже мчится к моей машинке-кроватке мамочка, и она ловко вытирает мне недостойную влагу, чтобы та не посмела проникнуть в это чудное и ласковое утро. «С днем рождения, сыночка!» — щебечет она и целует меня в щеку. «С днем рождения, сына!» — басит папа, и его домашняя машинка въезжает в комнату. О Великое Равновесие, у него в руках кошелек, чудный кошелек из черной кожи! У меня теперь будет кошелек из черной кожи, как у взрослого!
Я перевожу кабину из горизонтального положения в вертикальное и протягиваю руки родителям. Мы замираем, обнявшись. Впервые в жизни я отчетливо понимаю, что это и есть счастье, такое простое, такое настоящее — быть всем вместе, любить друг друга, ни о чем не беспокоиться. Потом мы едем завтракать. Завтрак роскошный — свежайшие медовые коврижки с апельсиновым джемом и мой любимый сок из тропических ягод. Но аппетита у меня нет, я думаю о предстоящем.
«А что едят нечестивцы?» — ни с того ни с того спрашиваю я и поражаюсь нелепости собственного вопроса.
Возникло неловкое, смущенное молчание. Мама беспомощно смотрит на отца, а тот уставился в тарелку. «Ну же, скажи хоть что-нибудь!» — требует мама. Папа откашливается. «Сынок, ты вступаешь в пору ответственности и нужно уже понимать, что некоторые вопросы в твоем возрасте задавать просто НЕПРИЛИЧНО? Понимаешь?! Я не знаю, что едят эти твари», — говорит он сердито. Родители молчат, я тоже молчу. Никто не знает, что делать дальше. «Прости меня, папочка», — наконец лепечу я. «Да, ничего, сынок» — голос у папы грустный, — «главное, что ты осознал ошибку, а ошибаемся мы все, в конце концов». «Он прощается с детством, понимаешь?» — с дрожью в голосе налетает на отца мать, — «Он впечатлительный, а сегодня такой день, такая ответственность, а потом еще и подарки! Я в детстве от подарков возбуждалась так, что спать не могла!
По иронии судьбы мы с ним родились в один день. Так распорядилось Великое Равновесие. И опять-таки по Высшему промыслу его мать была родной сестрой моей матери, и я с детства переживал за свою несчастную тетушку. Воспитание нечестивца отнимало много времени и сил. Помню, как она приезжала к нам, чтобы хоть немного поболтать с мамой. Иногда она задумчиво трепала меня по белокурой головенке и тогда мне казалось, что на глазах ее появляются слезы. Но мама уверила меня, что только казалось. Впрочем, сейчас я не вполне убеждён, что мне сказали правду. Но что делать, я уже говорил, что иногда мы слабы в мелочах и еле-еле удерживаемся от омерзительных рефлексов. И все-таки, если мы и проявляем слабину, то лишь для того, чтобы быть твердыми в главном.
Только лишь для того, что быть твердыми в главном!
В день Десятилетия мне выпало Первое Счастье приобщиться к церемонии Великого Оплевывания. Помню этот торжественный день до мелочей, как будто и не было стольких тяжких лет.
Накануне мне купили новую машинку. Она была пока еще без единого пятнышка и царапины, и будто блестела от первозданной свежести. Белые изогнутые бока ласково согревали кожу при прикосновении. Клавиатура была усовершенствованной формы, и пальцы мои будто сами бегали по ней при управлении. Подъемник для тела был совершенно бесшумный, и смазывать его нужно было всего раз в год. Манипулятор для поднятия предметов с пола двигался быстро и бесшумно. Сила захвата регулировалась удивительно легко. Машинка была большая, почти взрослая, на вырост. Мои родители были обычными сельскими жителями, не самыми богатыми, но не поскупились, чтобы мой тожественный день запомнился навсегда. Я едва смел мечтать о такой машинке, и вот — вот она передо мной — белая, нежная, быстрая! Полночи я не мог сомкнуть глаз от перевозбуждения, а потом забылся некрепким, чутким сном.
Мне приснилось, что я на огромной скорости лихо мчусь посреди колонны из восхищенных зрителей. Мимо меня проносятся расширенные от восторга и умиления глаза, а я мчусь и мчусь. Я мчусь прямо на что-то мерзко и ужасное с розовым туманом вместо лица и резко торможу прямо перед этим розовым туманом. Тело мое вздымает по инерции, и вместе с телом изо рта вылетает плевок и летит прямо в розовый туман, в мерзость, посреди которой начинает появляться влажное отверстие, похожее на торнадо. Из отверстия вылетает мерзкий звук, подобие визга тормозов старых конструкций, и тут же визг захлебывается от моего плевка, розовое пятно начинает корчиться, сжиматься, пузыриться, жалко булькает, вдруг замирает и плюет в меня обратно. Огромное влажное теплое облако накрывает меня, и я с воплем просыпаюсь.
В щель занавески пробиваются солнечные лучи и щекочут мне сонные глаза, на которые — о Великое Равновесие! — вот-вот накатятся слезы. Но уже мчится к моей машинке-кроватке мамочка, и она ловко вытирает мне недостойную влагу, чтобы та не посмела проникнуть в это чудное и ласковое утро. «С днем рождения, сыночка!» — щебечет она и целует меня в щеку. «С днем рождения, сына!» — басит папа, и его домашняя машинка въезжает в комнату. О Великое Равновесие, у него в руках кошелек, чудный кошелек из черной кожи! У меня теперь будет кошелек из черной кожи, как у взрослого!
Я перевожу кабину из горизонтального положения в вертикальное и протягиваю руки родителям. Мы замираем, обнявшись. Впервые в жизни я отчетливо понимаю, что это и есть счастье, такое простое, такое настоящее — быть всем вместе, любить друг друга, ни о чем не беспокоиться. Потом мы едем завтракать. Завтрак роскошный — свежайшие медовые коврижки с апельсиновым джемом и мой любимый сок из тропических ягод. Но аппетита у меня нет, я думаю о предстоящем.
«А что едят нечестивцы?» — ни с того ни с того спрашиваю я и поражаюсь нелепости собственного вопроса.
Возникло неловкое, смущенное молчание. Мама беспомощно смотрит на отца, а тот уставился в тарелку. «Ну же, скажи хоть что-нибудь!» — требует мама. Папа откашливается. «Сынок, ты вступаешь в пору ответственности и нужно уже понимать, что некоторые вопросы в твоем возрасте задавать просто НЕПРИЛИЧНО? Понимаешь?! Я не знаю, что едят эти твари», — говорит он сердито. Родители молчат, я тоже молчу. Никто не знает, что делать дальше. «Прости меня, папочка», — наконец лепечу я. «Да, ничего, сынок» — голос у папы грустный, — «главное, что ты осознал ошибку, а ошибаемся мы все, в конце концов». «Он прощается с детством, понимаешь?» — с дрожью в голосе налетает на отца мать, — «Он впечатлительный, а сегодня такой день, такая ответственность, а потом еще и подарки! Я в детстве от подарков возбуждалась так, что спать не могла!
Страница
2 из 19
2 из 19
