Сострадание

Но уже перед плевком я снова чувствовал надвигающееся Страдание — начинало холодеть в животе, потом в паху, потом мурашки бежали по спине…

Я с трудом улыбался, я буквально убеждал себя в том, что чувствую подлинное воодушевление. И все-таки, я пересиливал себя и плевал. Как правило, вполне достойно. Страдание возвращалось почти сразу после плевка, как только я видел спину с рюкзаком.

Странно, но то, что нечестивец становился всё менее сгорбленным, а значит, меньше страдал, все реже и реже вызывало у меня Должное Возмущение. Страдание перекрывало даже его, а это было горько и унизительно.

Сквернее всего, что со временем я начал страдать даже когда не видел нечестивца. Иногда я думал о нем. Или не думал, даже и не знаю, как сказать. Если это и были мысли, то какие-то неразборчивые. Все-таки правильнее будет сказать, что я не думал о нечестивце, а вспоминал о нем. Да, этим тоже не похвастаешься, но все-таки это не так плохо, как думать о нечестивце.

То, что со мной творилось, наверное, о не было настоящим Страданием, о котором я слышал с раннего детства, но это и не было страданием нечестивцев, потому что привыкнуть к нему, как это делают твари, у меня не получалось. Мне казалось, что другие не страдают так долго и болезненно, как я. Более того, мне казалось, что есть такие, кто совсем не страдает. Например, Аепрерна и Вальга, мои одноклассницы. Веселые пухлощекие подружки все время хихикали и смеялись. Даже во время Оплевывания они со смешками шептали друг другу на ухо. Однажды я не смог побороть искушения и догнал балаболок на перекрестке, где они опрометчиво задержались — никак не могли насплетничаться.

— Ну что тебе, Пилфор? — разражено спросила Вальга и недовольно вскинула головку с копной белых кудряшек, — Нам тут кое-что обсудить надо. Без тебя. Усек?

— Да-да, — смутился я, — прости, Вальга, но всего лишь секундочку, один крохотный вопрос. Пожалуйста, для меня это очень важно. Понимаете, мне просто интересно. Вы… вы испытываете Страдание во время Оплевывания?

— Что за вопрос, конечно! — моментально воскликнула Аепрерна, — конечно мы испытываем Страдание! Мы как все, мы ничуть не хуже. Все готовы пострадать хоть чем-то, и мы готовы пострадать.

Ее большой рот с тонкими губами вытянулся в нитку, а глаза сердито уставились на меня.

— А сам-то ты страдаешь? Чего к нам пристаешь?

— А-а… Да. Я страдаю. Просто вы … вы смеетесь на оплевываниях… И… И я подумал, может вы знаете, как не страдать?

— Вот значит в чем дело. Так вот, прыщ мамин, — цедя слова ответила Аепрерна, — мы страдаем, запомни это. Мы ох как страдаем. И если мы смеемся, то только чтобы отвлечь себя от грустных мыслей. Но мы страдаем, мы не можем не страдать, мы не умеем не страдать! Так требует Великая Справедливость. Понял? А теперь дергай отсюда, зануда!

Они страдали, но в отличии от меня они так легко, так просто, без лишних мыслей, без упреков самим себе, справлялись со Страданием. У них не было никакой раздвоенности, никаких никчемных переживаний. Да уж… Всего семнадцать лет, а я так устал. Еще целых восемь лет нечестивец будет измываться надо мной, целых восемь лет!

Родители заявили, что очень хорошо понимают меня, что они тоже страдают, но Страдания наши велики и изящны, а страдания нечестивцев мелки и грубы, и поэтому не стоит обращать на них особого внимания в, и даже просто никакого внимания, чтобы не навлечь на себя дополнительные страданий, которые в ином случае Великая Справедливость послает слабакам, а слабаки — недостойные, и так им и надо, это знает каждый, кроме Пилфора, и зачем загружать себе голову недостойностями, когда работы по дому полно, обязанностей на работе масса, и выполнять их нужно качественно и в срок, иначе могут спасти, а этого нужно избегать, что на самом деле понимают все, даже какая-нибудь Аепрерна, даже Вальга, у нее такая мерзкая мать, и от них нужно держаться подальше, потому что девчонки они пустые и никчемные, и толка из них не будет, да я и сам все увижу.

Пришлось еще раз объяснить, что на самом деле я не обращаю внимания на нечестивцев, просто я сильно страдаю. Но родители так меня и не поняли. Выходило, что это я один в семье такой слабый. К страданиям добавился стыд. Я что — хуже других? Нужно было во что бы то ни стало обрести твердость в Страдании. Ну я же ничем не хуже остальных?!

Бедная мамочка, она так переживала из-за меня. Как-то она подъехала, поцеловала меня в лоб и сказала:

— Сынок, поверь, что на самом деле никто не страдает из-за нечестивцев. То есть страдают в фигуральном смысле, как бы из-за тонкости организации. Как бы чувствуют, что в мире есть зло и страдают от этого. То есть в некотором высшем смысле страдают, в условном. А на самом деле… — мама обернулась и сказала еще тише, так что я еле разобрал — … на самом деле никто ничего не чувствует и ты себя зря изводишь.