Сострадание

— Мама, ты что такое… — возмущенно воскликнул я, но она быстро зажала мне рот рукой, — мама, — продолжил я уже шепотом, так ведь я спрашивал у Аепрерны с Вальгой страдают ли они, и они сказали, что ужасно страдают…

— Молодец! Так прямо и спросил! Страдают ли они? И что ты думал услышать? «Нет», что ли? Тебе скоро восемнадцать, а ты такой простофиля-О Великое Равновесие! Ну какой же ты наивный, как же ты будешь жить дальше?!

Мамочка заплакала. Я обнял ее, и молча гладил по голове. Что говорить, как утешать, что делать? Мне вспомнилось мое Десятилетие, когда мы втроем, отец, мамочка и я, обнялись, и я чувствовал себя таким уверенным, таким счастливым. Это были последние часы моей духовной неискушенности, я еще ни разу не видел нечестивца и не участвовал в оплевывании. Я предчувствовал, что что-то в моей жизни изменится, но как и все наивные глупцы беспечно предполагал, что к лучшему, и что меня ничего кроме счастья в жизни не ждет. И вот я несчастен и раздавлен, и некому меня утешить, а наоборот, мне нужно утешать мать.

Итак, помощь от родителей была никакая. В каком-то смысле мамочка была права. Она вернула мне худшие сомнения, вернула жестко, указала на незрелость и слабость. Увы, справедливо.

Но все-таки этот разговор имел последствия. Через некоторое время мне стало легче, гораздо легче. Можно было сказать, что я испытывал некоторый дискомфорт во время Оплевывания, и особенно после него, но все-таки… все-таки это был всего лишь дискомфорт. Мне кажется, что многие испытывали нечто подобное, а не настоящие Страдания. А Аепрерна с Вальгой, я уже был совсем уверен в этом, не испытывали совсем ничего. Ничегошеньки. Все их поведение было сплошным притворством. Я стал повнимательнее присматриваться к людям и понял, что мамочка была права. Действительно, многие не испытывали никакого воодушевления, а просто — да простит меня Великая Справедливость — просто кривлялись. Неужели происходящее для них было всего лишь скучной рутиной?

Вальга с Аепрерной приметили мой интерес к своим персонам, и вести себя стали не совсем обычно — вроде бы благородно, но как то нарочито, преувеличенно яростно — с остервенением набрасывались на нечестивца и даже выкрикивали: «Ах, как мы Страдаем! И как Великая Справедливость выносит таких мерзавцев!» Вот дуры. Да еще и Великую Справедливость винили.

На этот раз я сообразил, что на самом деле они злились на меня, а злость свою вымещали на маленьком уродце. Наверное, боялись, что я решусь их Спасти: вот мол, есть у нас предатели, не предатели, но личности, которые недостаточно Страдают, Вальга с Аепрерной — знаете таких? — надо бы их Спасти. Э-эх, по-хорошему, давно бы надо было заняться их Спасением, но я для себя решил, что не буду — у меня своих проблем нерешенных достаточно, чтобы не печься о других. Не скрою, когда я понял, что меня боятся, ощутил легкое злорадство, и, пожалуй, превосходство над дурочками.

Но, увы, сомнения до конца не исчезали и время от времени одолевали меня. А вдруг мамочка просто хотела, чтобы я не расстраивался? Может Аепрерна с Вальгой переживают на самом деле, а не притворяются? Вот вчера их страдания выглядели так искренне. И потом, даже если хохотушки лицемерят, ну не могут же все вокруг притворяться? Ведь сказано же: «И страдают они от полноты сердца своего». Страдают, вот как сказано! Не зря же так сказано?

Вместе с этими мыслями снова возвращалось чувство вины и Страдание, которое нес в этот светлый мир нечестивец, как иные несли факел в темноту.

Кончилось тем, что я приехал к старику Байзеру. Байзер был суров, немногословен, и считался большим знатоком Законов. Это был самый уважаемый человек в деревне, более уважаемый, чем староста. Лицо у него было благообразное, с резкими правильными чертами. Несмотря на почтенный возраст, никто не знал точно какой, он был крепче и деятельнее многих молодых, и по силе легко мог обставить очень многих мужчин в нашей деревне. Чем-то он напоминал святого с древних картин, непреклонно смотрящего прямо в душу. Замечательный человек!

Неловко мне было признаваться в своих страданиях, и я невольно смягчал краски, а про Вальгу с Аепрерной вообще ничего не стал говорить. Пусть сами занимаются своим спасением.

— Понимаете, Байзер, я, по-видимому, слишком уж ношусь со своими Страданиями. Ведь Страдает каждый?

— Да конечно, дурачок, конечно Страдает каждый. Даже нечестивец, но он — поделом. Просто не нужно на этом зацикливаться, нужно принимать это как должное. Не мудрствовать. Понимаешь? Нужно жить с радостью выполненного долга после каждого Оплевывания. Понимаешь, сынок?

— Ну да, — кивнул я, — понимаю.

Мне и в самом деле показалось, что я понимаю, и всегда понимал.

— А я вот живу большой мечтой. Мне бы дожить до Судной Ночи, это такое доверие, такое счастье!

Лицо Байзера просветлело и взгляд унесся куда-то вдаль.