Сострадание

Мне ужасно захотелось спросить о Судной Ночи, но я не решился. Я слышал о ней, но не знал, что это такое. Еще в детстве, если я спрашивал о Судной Ночи, мне просто говорили: «Т-с-с-с»…. С возрастом я понял, что это было что-то страшное и величественное, о чем не принято говорить, что-то угодное Великим. О ней не знал никто, кроме Избранных. Получается, старик Байзер — Избранный! Да, ему можно только позавидовать.

— Стар я уже, вот что меня беспокоит… Но лет восемь надеюсь еще протянуть. А ты не беспокойся, все у тебя обязательно получится, обязательно! — старик Байзер успокаивающе похлопал меня по плечу, — я верю, что ты справишься, ты же не нечестивец какой.

И я бы справился, я бы наверняка справился, если бы не все те же две дурочки, Вальга с Аепрерной.

Был холодный осенний день, из тех, когда утром не хочется выходить из дома. Моросил редкий дождик. Как всегда, несмотря ни на какую погоду, мы собрались для оплевывания. Говорить мне ни с кем не хотелось. Одежду я надел теплую, но тело немного подрагивало от холода. С брезгливым чувством я осмотрел собравшихся. Народ кутался в старые жалкие шали. Жалкие — это мое субъективное восприятие. Я люблю чистые, теплые, светлые тона — и в одежде, и в отношениях. А в такие вот холодные дни проявлялось то, что как мне кажется, было нашим небольшим досадным недостатком: пассивность на торжествах, склонность заменять истинное чувство рутинным энтузиазмом, неподобающая небрежность в одежде, и прочее, и прочее. Настоящей искренности мало, горения. Хотя… Я и сам оделся просто потеплее. Нет, сегодня же вечером как следует подготовлюсь к завтрашнему дню. Наглажусь, начищусь, и буду так делать всегда. Глядишь, дурь из меня потихоньку и выйдет.

Собравшиеся вяло переговаривались. Редкие замечания о Великом Равновесии и Великой Справедливости перемежались с пошлейшей будничной тоской и превращались в ничего не значащие трюизмы. Сердце мое сжалось от тоски. Это была какая-то новая тоска, это было другое, необычное страдание. О горе мне, я стал разбираться во всех оттенках того, что многие выкидывают из головы, как шелуху от семечек изо рта.

Лишь потом я понял, что это было предчувствие.

По небу медленно ползли угрюмые темно-серые тучи. Мрачные тона мокрой осенней одежды вторили непогоде, и тяготили и без того невеселую душу. Вместе с дождем начали падать крупные хлопья снега, похожие на куски ваты. Это был первый снег, но он не радовал. Грязно, холодно и мерзко, и ничего кроме грязно, холодно и мерзко. Не приходила ни холодная и чистая внутренняя свежесть, ни нежное волшебство из детской сказки, которые прежде дарил первый снег.

Как то так вышло, что я встретился взглядом с Вальгой, и она поперхнулась на полуслове, а потом уставилась на меня ненавидящими глазами. Аепрерна, само собой, тоже развернулась ко мне, и они стали разглядывать меня самым вызывающим образом. Надо же, какая ненависть у этих двух узколобых. Я отвернулся, предварительно ответив им многозначительной кривой ухмылкой. Лучше бы я этого не делал.

Наконец калитка скрипнула, и нечестивец соизволил явиться. Он сумрачно взглянул на нас, поднял рожицу навстречу ветру и дождю — вызывающе поднял! — и затопал по дорожке к лесу. Видимо что-то витало в воздухе, раз даже нечестивцы вели себя не как обычно. Продрогший народ потянулся плеваться. Послышались вялые редкие «тьфу». На лице нечестивца блеснули первые потеки. И… И еще на его лице появилась улыбка. Непонятно почему, но он улыбался! Признаюсь, я растерялся. И видимо, не я один, так как некоторое время нечестивец одиноко шлепал к лесу по грязи. И тут… И тут Аепрерна завизжала:

— Й-а-а-а… Высшая Справедливость, оно издевается! Ах ты…

И она с разгону врезалась в попытавшегося отскочить нечестивца. От удара нечестивец отлетел в сторону, прямо под машину Вальги и она с криком:

— Дави гада! — переехала ему ногу.

Что началось! Нечестивец визжал лежа на спине, держал свой отросток обеими руками и орал:

— А-а-а, больна-а-а-а! Не имеете права!

Я вздрогнул. Я никогда не слышал его голоса. Он был какой-то дерганый, мерзкий, с необычным потрескивающим тембром. О Великое Равновесие, нечестивцы разговаривают!

Аепрерна с разгона ударила его колесами по плечу, от чего тот заплакал и неистово завопил:

— Не имеете права! Делайте что хотите, а я теперь в город не пойду! Не пойду-у-у!

И даже приподнялся и плюнул Аепрерне на машину.

Все растерянно молчали. Что в таком случае делать, нигде не было написано. Нечестивец приподнялся, попробовал опереться на свой перееханный отросток, ойкнул и зарыдал.

— Никуда не пойду, гады-ы-ы…

Великое Равновесие… Нечестивец обзывался!

— Да как ты смеешь, — гневно проревел Байзер, — как ты вообще смеешь с нами говорить! Тем более такое непотребство, такую чушь нести!