Хут

«Приснится же такая дрянь!», — чертыхнулся Пятро и улёгся на лавку.

Вновь он проснулся от жуткого, нечеловеческого вопля Гали:

— Панасик! Дитяко мое! Родненький мой! Панасик!

Пятро вскочил на ноги и бросился к люльке, возле которой стояла Галя. Жена в исступлении трясла Панасика и продолжала кричать на всю хату:

— Проснись, родненький мой! Кровинка моя! Проснись! Что же это?! Пятро!

— Тут я — чего ты?! — Пятро, белый как снег, стоял возле жены, полный нехороших предчувствий.

— Мёртвый наш Панасик! Холодный! Мёртвый наш хлопчик! — закричала Галя и подала Пятро завёрнутого в тряпки младенца.

— Как мёртвый? Что ты такое говоришь, Галя?! — в отчаянии крикнул Пятро и с надеждой провёл ладонью по лбу Панасика.

Лоб был холодным. Младенец не подавал никаких признаков жизни.

— Панасик! Сынок мой! Что же это?! — растерянно повторял Пятро, с ужасом глядя на мёртвого сына, будучи не в силах поверить в произошедшее.

Первым желанием Пятро было выскочить на улицу, побежать по Ректе, позвать на помощь людей, но он лишь в отчаянии смотрел на своего мёртвого сына, понимая, что теперь всё это уже бесполезно. Опустошённые, убитые горем родители молча сидели возле люльки с мёртвым младенцем, не зная, что им делать дальше.

Похороны назначили на третий день, в пятницу. Казалось, что во дворе собралась половина Ректы. Галя почти всё время беззвучно плакала и, казалось, постарела за эти несколько дней лет на десять. Пятро крепился, но и он выглядел неважно. Сельский батюшка отец Андрей прочитал заупокойную, маленький гробик вынесли на улицу, и вся скорбная процессия двинулась к кладбищу.

На кладбище свящённик провёл ещё один молебен, окропил всех присутствующих святой водой и сказал убитым горем родителям, чтобы они прощались. Пятро поцеловал Панасика в холодный лоб, а Галя обхватила гробик и вновь зарыдала. Её с трудом оторвали от тела и усадили на принесённую с собой лавку. Отец Андрей дал сигнал закрывать крышку и два крестьянина быстро поднесли к телу младенца верхнюю часть маленького гроба. Но, странное дело, как они не старались, крышка не закрывалась. Закрывать крышку силой никто не хотел, и её вновь сняли, чтобы посмотреть, в чём дело. Один из крестьян, едва взглянув на гробик, тут же в страхе отшатнулся в сторону. Второй, посмотрев туда же, изумлённо застыл на месте и принялся истово креститься:

— Свят! Свят! Свят! Нечистая сила!

С ближайших деревьев с громким тревожным карканьем в небо поднялась целая туча неизвестно откуда взявшегося воронья.

Галя поднялась на ноги и сделала несколько шагов к гробику. Но ещё раньше там оказался Пятро. Широко раскрытыми глазами он смотрел то на лежащего в гробу сына, то на обступивших его односельчан. Наконец Пятро не выдержал и достал тело из гроба. Народ изумлённо ахнул.

— Что же это, батюшка, а?! Что же это, люди добрые?! — Пятро развернул мёртвого младенца, к ужасу собравшихся сбросил в снег тряпки, и… в его руках оказалась обыкновенная деревянная колодка с торчащим вверху сучком, который и не позволял закрыться крышке гроба.

Все загудели и, крестясь, принялись отступать назад.

— Присыпуш! — выдохнула Ганна Блиниха и, толкнув в бок своего растерявшегося мужа Василя Блина, несколько раз перекрестилась. — Как пить дать — черти присыпуша сделали!

Отец Андрей шагнул назад вместе со всеми, но затем, совладав с собой, остановил пятившихся крестьян:

— Стойте! Не гоже православным людям нечистым поддаваться! Могилу надо зарыть, а колодку разрубить — нечистая она, нечистыми и подброшена!

— Не дам рубить колодку! — неожиданно закричала Галя и, вырвав колодку из рук Пятро, вновь запричитала: — Это мой сынок Панасик! Он просто спит! Он проснётся! Он живой!

У неё хотели отобрать колодку, но отец Андрей махнул рукой и почерневшую от горя женщину на время оставили в покое.

— Да, Ганна — чего только на белом свете не делается, чего не происходит. И что это за напасть такая, что за присыпуши? — задумчиво спросил Василь Блин у жены, когда они возвратились домой. — Я там, на кладбище, не стал спрашивать…

— Присыпуш и есть. А я говорила Пятро, чтобы он колодки рубил. Ещё и спрашивала, все ли порубил. А он отвечает — все. Да не все, видно, раз из гроба колодку достали, — назидательно, с чувством превосходства, заметила Блиниха.

— И откуда ты всё это знаешь? Может, ты ведьма? — беззлобно спросил Василь.

— И не отсохнет твой язык такое спрашивать! Какая же я ведьма, а?! Вот бабка — первая в округе, это точно. Половина детей в Ректе через мои руки прошла. У Старжевских, на что уж паны из панов, и то я бабкой была, панича молодого принимала. Да где я только не была — у самого чёрта разве что?! — с чувством превосходства заявила Ганна.

— Тьфу ты, зачем нечистого не к месту поминать — тем более, после того, что на кладбище было?!