Беличий замок

Очнулся он в кресле под огромными рогами. Открыв глаза, Вася обнаружил перед собой смотрителя беличьего замка, разнаряженного в пух и прах. На человеке-поганке был вечерний смокинг с галстуком-бабочкой и чёрные лакированные штиблеты. Штиблеты отчаянно рифмовались с лакированным же клювом птицы, восседавшей на изящных рожках по правую руку от смотрителя. Жарко и торжественно трещал камин, а на каминном мраморном приступке пламенели затейливые искристые цветы.

— С прибытием, дорогой мой господарик! — радостно сказал смотритель. — Свершилось! С чем я вас и поздравляю.

— А где посёлок? — глупо спросил Вася.

— Какой посёлок? Мы с Кутхом нашли тебя в пяти метрах от главных ворот замка. — Шляпа глянула на птицу, та важно кивнула. — Ты, ведь, спешил в замок?

— Там моя сестра! — с отчаяньем проговорил мальчик. — Она умирает. Ей нужна помощь. Я шёл в посёлок за помощью.

— Её уже не нужна помощь. Помощь нужна тебе. По себе знаю — поначалу так трудно со всем этим справляться! То одно забудешь, то другое, а уж как гостей отбирать — вообще, ужас. Но ничего, привыкнешь, втянешься…

— Куда втянусь? Я домой хочу. И сестре помочь.

— Вот бестолковый мальчишка, — рассердился смотритель. — Сказали же: ей помощь не требуется. Кутх! Неси белок!

Птица, мгновенно взмыв под потолок, вылетела в окно, распахнутое под потолком, но через минуту вернулась с корзиной в клюве.

— Вот они, господарики, — любовно промолвил человек в шляпе, принимая ношу от пернатого сотоварища. — Вот они, грехи наши смертные.

Вася встал с кресла и вытянул шею, заглядывая в корзину. Почему-то делать это было тяжело и неловко. Между тем поганка извлёк по очереди семь рыженьких тушек, укладывая рядком на бильярдный стол.

— Это у нас чревоугодие, — радостно потёр он руки над белкой с желудями в лапках. — Наша первенькая. Ну, не прелесть ли? Чревоугодие в чистейшем виде. Ай-ай-ай! Так низко пасть! Украсть чужие булочки в первый час пребывания в замке, и главное — оговрить затем невинного человека. Ну, разве не прелесть?

Поганка плотоядно облизнулся.

— А это — сребролюбие. — На сукно улеглся зверёк с кругляшами, прижатыми к сердцу. — Наш вторенький. Их лапушкам легко было прибрать…

— Лапушкам?

— О, пардон-пардон-пардон, мой господарик! Это я любя величаю. Конечно же не лапушкам, а деревцам моим драгоценным. Они — мои лапушки. Мои послушные лапушки. Мои сообразительные лапушки. Всего-то вовремя выставленный сучок, а такой переполох!

— Сучок! Я так и думал!

— Ты не только добрый, ты и умный мальчик, зря твоя математичка не видит этого.

Вася запунцовел. Мысли он, что ли, считает?

— А вот и блуд — четвёртая наша красавишна. Ох, пацанчики-побежики мои на неё как набросились! Так всю и облобызали, так и облобызали! Прямо слопали!

— Четвёртая — это София? — холодея, догадался мальчик.

— А то кто ж?… Так… А это… Ага!