Добавить в моё избранное
65 мин, 22 сек 10836
— Даже там, на вернисаже, среди этих вкусных натюрмортов с маслом, жизнь была правдоподобнее, видимо, она — это не сами мысли, это нечто другое, нежели мысли, которые не умирают даже в абсолютной тьме, потому они и не живут, и даже не светятся, как эти яркие глаза кошки, которая, вполне возможно, и была на той картине, потом и гоняясь там между юбок, штанов, запахов за моим пахом… Нет, моим запахом и выскочив на улицу… Брысь, адское чадо! Кошка без кишки — это как и наоборот… Ты только и можешь укусить эту безвкусицу моей плоти, эту бессмыслицу моей души, ну, и мое безумие, для чего тебе надо быть и беззубой! На, выкуси! Ха, да тебя и нет, поскольку твой кусательный инстинкт к искусству не имеет никакого отношения! Ну, не имел, я хотел сказать, теперь слово имел, иметь ли медь — и там имеется…
Нет, мне было страшно, ведь и у кошки не было ума, чтобы понять это, и она могла лишь отступить на шаг, пусть и четырьмя лапами сразу, а потом догнать четырьмя за раз, если я сдвинусь с места… Но еще страшнее тут было стоять на месте самого себя, острой бритвой взгляда разрезая мир на две равных половины, в которых тебе — третьей — уже не оставалось места, ты сам становился ничем, тебя было не дано. Когда ты идешь, между ними возникает некоторое отставание, упреждение ли хотя бы на шаг, на полшага, и ты в него и втискиваешься пусть и в виде этого лишь шага, вольного ступать куда угодно, что угодно делая из того, что позади, впереди, сбоку, меняя их местами, кружа им голову, возвращаясь к ним хоть сотни раз, хотя хотелось всего лишь один…, которого и не было. Взгляд обоих глаз ее не был похож даже на обои сомнений, все же прикрывающих стену непреодолимости налетом надежды…
— Чертовы таблетки! — нет даже смысла искать, шарить ли в пустоте и карманов, ведь даже их пустота уже вся — во мне, там из круглого остались только нули дыр. — Что ж, видно, вас черти и съели, чтобы не видеть самих себя…
Живые шаги слов
— Воронье — все это вранье! А ночи — это сами очи! Мужчина, увы, — муж чина! А девушка все ж — от дев ушка! А честь — это если уж есть! А совесть — совы весть! К тому же, их сила — с ила! Из ила ж он взять лишь мог… ила! — бодрясь, весело приговаривая, с сиренью в руках под звуки далеких сирен шла девчонка с пригорка, вспоминая того придурка, что за ней приударил утром.
— Весело вам шагать, хоть и солнце село за облаком, алым лаком покрыв ноготки облаков? — не спросить ее просто сил не было, ведь даже просо звезд смеялось над соло слов ее, осыпаясь золотом ос на волосы. Глаза ей подарила черная лоза, уста она сорвала с розового куста, крылья бровей ей ласточки ровно раскрыли, тело б такое богиня любая хотела…
— Иду как по льду я, летать не могу на беду! Шагаю по краю, от рая порой убегая! Боюсь я не чувств, но мечусь между них и мечтами! Венчания ж розы — что вечера в росах все зори! — отвечала девчонка, отчаявшись достучаться до чувств счастья, потеряв веру и надежд не ожидая, любая любовь улыбки ее убивала. — В дороге мне друг — пусть другой — все равно дорог!
— Сама замечаешь — с ума я с сумою сошедший! Мечты только мачта, да порваный прозою парус! Стихов ветер стих, ведь как руль не лавирует лира! И сердится сердце, когда я с усердьем дерзаю! — соврав обобрал бы на пару я с нею и правду, один бы я дали навряд одолел одиночества. — Но счастлив участьем тебя обеспечить отчасти, но всем — не умею, а раз не имею — не смею!
— Глупости это! Улыбку на волю выпусти! Близко идти, весь блиц — до конца улицы. Земля зелена за полями, за лесом — я знаю! И нет интереса ресницам моим там резвиться, — отвечала она безучастно на мое уже отчаяние, которое от ее стихов никак не могло стихнуть без таблеток. — Там лето иль пчел леток? Ах, да, извини, сирень умерла бы уж летом…
— Странно, с тобою у нас — уже четыре половинки это мира, — пересилил я себя прозой, стихия которой была тише стихов, хоть могла быть громче, громаднее грома, — и даже вижу, насколько богаче стал выбор, отчего еще труднее выбрать удачу. Но, если ты или я повернем в разные стороны, тогда станет все равно — куда идти, раз мое позади будет твоим впереди, а твое прошлое — моим будущим.
— А вдруг они при этом уничтожаются?! Ведь нам даны и два глаза за тем, чтобы одним возвращать то, что видим другим, — испуганно говорила она, закрыв глаза сиренью и даже взяв меня за руку для верности чему-то. — Да, я уже не вижу ничего, только знаю, что есть еще я, что я иду где-то, держась за руку некой мировой оси, которая держится и за меня. Так мы будем долго ходить вокруг да около, но теперь уже мы идем точно по разному: я — передом вперед, а ты — задом назад, пусть и по одному кругу, в котором есть только мы. К тому же, дважды два — это четыре, значит, умножается, но все же уничтожив тем мое… Ты, правда, сумасшедший? Да? Тогда я, выходит, наоборот — идущая на него. Мне даже нравится, что ты такой, но не нравится, что я не такая, и жаль, что ты не любишь стихи, вот в чем проблема!
Нет, мне было страшно, ведь и у кошки не было ума, чтобы понять это, и она могла лишь отступить на шаг, пусть и четырьмя лапами сразу, а потом догнать четырьмя за раз, если я сдвинусь с места… Но еще страшнее тут было стоять на месте самого себя, острой бритвой взгляда разрезая мир на две равных половины, в которых тебе — третьей — уже не оставалось места, ты сам становился ничем, тебя было не дано. Когда ты идешь, между ними возникает некоторое отставание, упреждение ли хотя бы на шаг, на полшага, и ты в него и втискиваешься пусть и в виде этого лишь шага, вольного ступать куда угодно, что угодно делая из того, что позади, впереди, сбоку, меняя их местами, кружа им голову, возвращаясь к ним хоть сотни раз, хотя хотелось всего лишь один…, которого и не было. Взгляд обоих глаз ее не был похож даже на обои сомнений, все же прикрывающих стену непреодолимости налетом надежды…
— Чертовы таблетки! — нет даже смысла искать, шарить ли в пустоте и карманов, ведь даже их пустота уже вся — во мне, там из круглого остались только нули дыр. — Что ж, видно, вас черти и съели, чтобы не видеть самих себя…
Живые шаги слов
— Воронье — все это вранье! А ночи — это сами очи! Мужчина, увы, — муж чина! А девушка все ж — от дев ушка! А честь — это если уж есть! А совесть — совы весть! К тому же, их сила — с ила! Из ила ж он взять лишь мог… ила! — бодрясь, весело приговаривая, с сиренью в руках под звуки далеких сирен шла девчонка с пригорка, вспоминая того придурка, что за ней приударил утром.
— Весело вам шагать, хоть и солнце село за облаком, алым лаком покрыв ноготки облаков? — не спросить ее просто сил не было, ведь даже просо звезд смеялось над соло слов ее, осыпаясь золотом ос на волосы. Глаза ей подарила черная лоза, уста она сорвала с розового куста, крылья бровей ей ласточки ровно раскрыли, тело б такое богиня любая хотела…
— Иду как по льду я, летать не могу на беду! Шагаю по краю, от рая порой убегая! Боюсь я не чувств, но мечусь между них и мечтами! Венчания ж розы — что вечера в росах все зори! — отвечала девчонка, отчаявшись достучаться до чувств счастья, потеряв веру и надежд не ожидая, любая любовь улыбки ее убивала. — В дороге мне друг — пусть другой — все равно дорог!
— Сама замечаешь — с ума я с сумою сошедший! Мечты только мачта, да порваный прозою парус! Стихов ветер стих, ведь как руль не лавирует лира! И сердится сердце, когда я с усердьем дерзаю! — соврав обобрал бы на пару я с нею и правду, один бы я дали навряд одолел одиночества. — Но счастлив участьем тебя обеспечить отчасти, но всем — не умею, а раз не имею — не смею!
— Глупости это! Улыбку на волю выпусти! Близко идти, весь блиц — до конца улицы. Земля зелена за полями, за лесом — я знаю! И нет интереса ресницам моим там резвиться, — отвечала она безучастно на мое уже отчаяние, которое от ее стихов никак не могло стихнуть без таблеток. — Там лето иль пчел леток? Ах, да, извини, сирень умерла бы уж летом…
— Странно, с тобою у нас — уже четыре половинки это мира, — пересилил я себя прозой, стихия которой была тише стихов, хоть могла быть громче, громаднее грома, — и даже вижу, насколько богаче стал выбор, отчего еще труднее выбрать удачу. Но, если ты или я повернем в разные стороны, тогда станет все равно — куда идти, раз мое позади будет твоим впереди, а твое прошлое — моим будущим.
— А вдруг они при этом уничтожаются?! Ведь нам даны и два глаза за тем, чтобы одним возвращать то, что видим другим, — испуганно говорила она, закрыв глаза сиренью и даже взяв меня за руку для верности чему-то. — Да, я уже не вижу ничего, только знаю, что есть еще я, что я иду где-то, держась за руку некой мировой оси, которая держится и за меня. Так мы будем долго ходить вокруг да около, но теперь уже мы идем точно по разному: я — передом вперед, а ты — задом назад, пусть и по одному кругу, в котором есть только мы. К тому же, дважды два — это четыре, значит, умножается, но все же уничтожив тем мое… Ты, правда, сумасшедший? Да? Тогда я, выходит, наоборот — идущая на него. Мне даже нравится, что ты такой, но не нравится, что я не такая, и жаль, что ты не любишь стихи, вот в чем проблема!
Страница
3 из 17
3 из 17
