Черная заря коммунизма

Но им было уже все равно, да и не узнали бы они, что в деревню ворвались анархисты, и грозя жителям выдать добро свое, сожгли церковь, где Митрофан заведовал. Неизвестно куда пропала Наташа, дочь его приемная и невеста Емелина, говорят в лес убежала, но леса наши, не дай Бог в ночь очутиться там, уж страху натерпеться вволю можно, все одно, что по кладбищу в вальпургиеву ночь шастать! Дома некоторые оставили, на следующий раз, а мужиков что посильнее к себе лагеря работать поволокли, только стариков и женщин с детьми не тронули, ироды проклятые. Вот и получается, что с двух сторон людей давят — с одной стороны Красные коммунисты во главе с Лениным, а с другой анархисты, беляки проклятые, которым все неймется, и силушку свою, животную не по назначению использують. Да и не о них сейчас речь!

— Батя, случилось что? Где мамка, сестра моя?

В доме стоял переполох — раскиданная утварь, стол перевернут, окна выбиты, да и по мелочи всякое. Москаленко старший, отец тобиш, ринулся к подвалу, что был загорожен, и заставлен всяким хламом. Разворотив кучу мусора, и приподняв деревянную, наполовину прогнившую крышку, он в темноте подвала увидел свою жену Пелагею, прижимавшую к груди испуганного ребенка — сестру Василька. (Ох, и тут ни слова об ребенке не обмолвился, уж столько рассказал о нем! Хороший он, что скажешь белобрысенький, глазки добрые, как у всех детей, ротик маленький, ручками своими всегда, что нибудь да подберет, изведает и в карман положит, да и любопытный как все дети. Вот такой он Василек — сын Москаленкив!) Схоронились они от анархистов, в подвале темном, сидели испуганные.

— Ты что ли?— спросила Пелагея всматриваясь сквозь дневной свет, привыкшими к темноте глазами.

— Пелагеюшка, мы это!

— Мамка!

— Где ж были вы, тут такое? Думала, все, не увижу больше вас, у анархистов в лагерях этих горбатитесь, мысль была? Ан нет, Бог оградил! Мужиков почти всех увели, только старых оставили.

— Да чтож за напасть такая? — Москаленко старший подал руку жене, а после аккуратно и нежно поднял дочку.

— Сыночка моя, — Пелагея бросилась сыну на шею и крепко поцеловала, как будто не виделась целый век, — не делай так больше, не уходь без спросу!

— Пелагеюшка, уходить нам надо, здесь оставаться опасно: дворы соседские разгромлены, скотина пропала, мельницы горят в лес идтить надо. И ты сына не слушай меня, что раньше говорил, не вытерпим мы здесь бежать в леса, только в чащобу темную, там уже ни белые, ни красные руки не дотянутся.

— Папка, страшно мне!

— Молчи сына, ты все вытерпишь, у вас с сестренкой еще вся жизнь впереди, это мы с мамкой вас вырастили, свой обет выполнили. Не бросай сестру в случае чего, смотри за ней и не оставляй одну. Да что я говорю, время трачу, собирайтесь, быстрее! Там и Боженька поможет вам!

По дому, словно белка в колесе носилась мать с отцом, собирая только нужные вещи. Поклажа получилась приличная, одной одежды два узла набралось, да еды всякой, сухарей, сала, молока и мяса вяленого пару окороков. Да что там оставалось решили припрятать на всякий случай, вдруг воротиться в дом еще придется, как народ говорит «зараза она проходяща, а очаг свой беречь надо» вот и говори, что народ у нас глупый, но мудрость свою честно раздобыл, народную! Присели на дорожку семьей всей, на лавку деревянную, что отец годков десять назад выстрогал из березки молодой, как раз перед рождением Василька, хорошая лавка получилась, крепкая, добротная. Сидел отец и вспоминал, как в доме детей своих нянчил, как ночи из-за них родимых недосыпал. Вот и вырос Васенька, теперь еще и младшеньку на ноги поднять надо. Хотя где уж, набежали изверги в лес гонят. Детей среди дома родного не отпустишь.

Солнце опустилось уже, и Большой разрушинск погрузился в непреодолимую тьму, птицы залезли в свои гнезда, свиньи довольно захрапели, а три неприметных силуэта вышли из дома с поклажей к лесной дороге.

В пригородской московской забегаловке, с гордо именуемой табличкой «Центр общественного питания им. II-го съезда КПСС» толпились люди в поисках еды. Обычно сюда захаживал разного рода сброд: сочувствующие, алкоголики, бродяги, солдаты. По приказу Ленина здесь кормили бесплатно, именно это и послужило местом пристанища подобных личностей.

За столиком, отдаленно его напоминающем (какая-то бочка с фанерной плитой) сидел отец Митрофан с Емельяном. Немного опухшими и мозолистыми пальцами, водил преподобный по столу, в ожидании галет, макарон по-киевски и компота. Емеля, упершись рукой о голову задумался, о своих, о деревне, о Наташе, о любимой и ненаглядной Наташе, интересно как там она! Мысль так и осталась в голове, желудок издал противный звук, как бы напоминая, что со вчерашнего вечера во рту не было и крошки.

— Батюшка, что-то долго!— возмутился он.

— Емеля, терпелив будь, проси и дано будет тебе!