Очищение

Его ягодицы и часть левого бедра были зверски разорваны… растерзаны… изгрызаны упырём в человечьем обличье… Страшные кровавые раны уродовали тонкое детское тельце, коему уже не суждено стать телом взрослого мужа. Здесь же, по правую руку от стола на полу стояла небольшая купель с водою, в которой мальчик был омыт перед тем как…

Я чувствовал, что пол уходит у меня из-под ног, а взор заволакивает кипучая пелена ярости. Видимо, она перекинулась и на стоящего на коленях изверга, и тот задрожал от страха, ожидая возмездия. Вот только никакого раскаяния не было видно в его горящих зрачках. Безумие его было сродни дьявольскому лукавству и гордыне, что значительно возвышало его над той безропотной паствой, что представляли из себя молодые монахи. Как и они все, настоятель испытывал сильнейший страх перед божественным ликом, иначе почему все иконы и распятье, находившиеся в келье, все до единого укрыты плотным воздухом (16) … Не им ли он хотел скрыть следы своего чудовищного богопротивного злодеяния? Фанатичная набожность не удержала его от смертоубийства на потребу своим мерзостным прихотям. Выходит, Господь и в самом деле ослеп, раз не в его силах остановить беспощадную руку, что так жестоко оборвала жизнь этого мальчонки, который стал для меня родным человеком. В лице Митьки я снова обрёл родного брата… только чтобы вскоре вновь потерять его.

«За что?» — процедил я сквозь зубы, и при этом выродок затрясся пуще прежнего.

«Божьим попущением… Божьим попущением, — запричитал он, — не желал того, а и вовсе не желал… на то воля Господа… Он снизошел до меня, дабы предупредить, что на земля всея вскоре разверзнется ад… смерть всем грешащим… Лишь верные рабы его спасутся… Он указал на путь к спасению, разрешил пищу, что насытит нас и дарует силы… Великий пост закончился, настало время разговения… Господь наш всемогущ, он знает»…

Покуда игумен лепетал, я приметил, что ряса его противоестественно оттопыривается ниже пояса. Резким движением я ухватил настоятеля за полу и, задрав чёрное одеяние, явил на свет его срамной уд, напрягшийся и уподобившийся скотьему рогу. Его покрывала кровь, кровь мальчика. Стоило лишь гадать, когда этот Ирод совершил своё гнусное непотребство, до или после смерти. Подступили слёзы горечи, я отвёл глаза от коленопреклонённого чудовища, приложил ладонь к мягкому боку мальчика. Нет, не стоит тешить себя пустыми надеждами. В этом теле уже не теплилась жизнь.

Топорище выскользнуло из моих ослабевших пальцев, лезвие с тяжёлым звоном ударило в пол. Взвизгнув от ужаса, настоятель с неожиданной прытью вскочил на ноги и, непрестанно вереща, бросился к закрытому окну. Всем телом обрушился он на ставни, выбил их и вывалился наружу. Через какое-то мгновение глухой удар известил, что настоятель окончил свой жизненный путь у подножия башни. Изверг, носивший священный сан, предпочёл смерть жалкого труса, каким он, несомненно, являлся всю свою никчёмную жизнь…

Я остался наедине с мёртвым телом мальчика. Невыразимая скорбь душила меня. Пришлось отвернуться к окну, вдохнуть чистого воздуха. Мерцающее сияние звёзд слабо освещало распластанное на земле бездыханное тело в чёрных одеждах. Что ж, поделом ему. По крайней мере, руки мои не запятнаны кровью злодея… Хотя, положа руку на сердце, убийство такого душегуба я не считал бы смертным грехом. И жажда мести по-прежнему тихо клокотала в груди. Но как бы страшно это не звучало, Митьку было уже не вернуть…

Отдалённые всполохи света привлекли моё внимание. И исходили они из широкого притвора старой церкви, куда ранее вошли пятнадцать монахов, дабы вершить богослужение.

Решение созрело мгновенно. Я перевернул Митькино тело на спину, закрыл светлые ребяческие очи. Тело же покрыл найденным здесь же одеялом, твёрдо пообещав себе вернуться за ним. Вооружённый топором, я покинул башню и вышел в ночь.

То, что происходило дальше, видится мною словно в далёком сне. Будто всё это происходило вовсе и не со мною.

Скупо освещённая церковь встретила меня плотным запахом воска, ладана, тронутого вековым тленом дерева и… совершенной пустотою. Вся братия словно в воду канула. Убранство церкви было более чем аскетичным, повсюду лежал отпечаток разрушительного времени и небрежного обхождения. Ободранные дощатые стены с остатками позолоты выглядели ещё более уродливыми в колеблющемся свете свечей. Трехрядный иконостас заполняли старинные иконы с почти неразличимыми ликами. Алтарь был совершенно пуст. По ту сторону его я и обнаружил тот самый вход в подпол.

Чем ниже я спускался, тем громче становилось хоровое пение, прославлявшее Господа Бога и Богородицу. Узкая каменная лестница была сродни спуску в саму преисподнюю. После я искренне пожалел, что небеса не отняли у меня зрение.

Тот подземный чертог был озарён чистым пламенем свечей и целых факелов, закреплённых в стенах. И был он достаточно обширен, настолько, чтобы вместить в себя всю верующую паству.