Добавить в моё избранное
49 мин, 8 сек 5245
Последние же, если они и обитали здесь, то, скорее всего, давно издохли, либо убежали, либо стали добычей волков с голодными человеческими глазами.
Хозяин двора, заросший неопрятный мужичок лет сорока, с печатью неизгладимой муки на тёмном лице, принял нас весьма радушно, хотя, если судить по его измученному взгляду, сие действие представляло для него неимоверное страдание, которое не могло унять даже обещание уплаты за еду и кров. Вместе с угрюмой девицей лет пятнадцати, которая должно быть приходилась ему дочкою, он разместил нас в общей горнице, наполненной детским плачем, кашлем, стонами и бессвязными приглушёнными разговорами. В воздухе витал плотный дух давно немытых человеческих тел и гниющей соломы. При виде чужих страданий у меня защемило сердце. Я в равной степени испытывал отвращение и жалость, и мне отчаянно захотелось покинуть это место как можно скорее. Но стоило подумать о Митьке: малый уже двое суток не ел, как следует, да и долго ли выдержишь на кореньях и зеленых ягодах, от которых и вовсе можно ноги протянуть. Да и отдохнуть нам не помешало бы.
Помимо нас посетителей было немного. Первыми из них были два дюжих лесника, молчаливо склонившие заросшие кудрявые головы над мисками с жидкой, ничем не заправленной каши. Подле них вились, точно собачонки, два мальца, жадно поглядывающие на то, что было у них в посуде. Они явно раздражали лесничих, так как один их них, хмуро ворча в бороду, дал мальчонке крепкую затрещину, отгоняя его прочь. Но тот и не думал отступаться, а просто сел на пол неподалеку, по-прежнему заглядывая мужику в рот.
Также в числе посетителей была семья из трех человек, и я сразу понял, чью телегу мы видели снаружи. Они сидели поодаль от нас у самой стены, в самом краю длинного стола. Молодой, усатый мужчина в темно-зеленом поношенном кафтане, его жена и маленький, не более полутора годков мальчик, которого мать все время держала на руках. Скорее всего, мужчина был лавочником, решивший с семьей и всем своим скарбом перебраться на новое место. Они заканчивали свой обед, и было видно, что держатся они беспокойно. Мужчина то и дело окидывал горницу настороженным взглядом, точно волк, следящий за тем, чтобы никто не посмел приблизиться к его семье. Женщина же кормила ребенка с ложки, реже потчевала себя. Сынок их упорничал, не желая пробовать кушанья, и тогда она говорила ему что-то забавное ласковым голосом. В ожидании нашей похлебки я невольно засмотрелся на них.
Женщина была ещё очень молода и хороша собой, и даже мешковатое дорожное платье и тяжелый платок на голове не могли скрыть её теплой домашней красоты. Нежный овал лица, большие внимательные глаза, чувственные губы в обрамлении легких морщинок, красивые белые полные руки. Меня словно заворожило то, с какой легкостью и проворством управлялась она с малышом, не желавшим отведать каши. Глава семьи, как я уже упоминал, также был ещё далеко не стар, но жизненные хлопоты наложили-таки на него свой неизгладимый отпечаток. Но, как представлялось мне, сил и упорства ему не занимать; рядом с ним эта достойная женщина должна чувствовать себя в полной безопасности.
Невесть откуда взявшееся чувство одиночества охватило меня. Единство их семьи коснулось меня, мягкой рукою тронула сердце, заставило вспомнить о всей нежности домашнего очага, ныне уже недоступного для меня…
Как странно, эти люди были мне незнакомы, нам не довелось перекинуться ни словечком… но тем не менее, я проникся к ним душевностью…
За трапезой, состоящей из жидкой похлебки, копченого окорока и кислого кваса, показавшимися нам царским угощеньем, я приметил, как Митька ошарашенно наблюдает за своими сверстниками, что сидели вокруг и смотрели на проезжих глазами голодных зверят. Он хотел уже уступить им часть своего обеда, но я строго запретил ему это делать. Нам самим нужно было как следует набраться сил. Вместе с тем я хорошо понимал чувства своего спутника и вполне разделял их. А посему, закончив есть, подозвал хозяина и выразил желание купить у него большой запас сухарей, дабы хоть как-то накормить весь этот несчастный люд, обретавшийся на его дворе. Хозяин же, услышав мои слова, страшно выпучил глаза и, непрестанно крестясь, скороговоркой стал шептать, чтобы я ни в коем случае не делал этого. Иначе эти, как сказал он, побирушки, обнаглеют пуще прежнего. И так из-за них житья никакого нет, только постояльцев отпугивают. На мой вопрос, почему же он не изгонит их вон отсюда, мужичонка опять сбивчиво затараторил в свое оправдание, что-де это ведь не по-христиански…
Тем временем молодая семья покинула горницу. Занятый разговором с богобоязненным хозяином, я совершенно упустил тот момент, когда повозка их тронулась со двора. Слишком поздно осознал я свою оплошность, которую стоит отнести на юношескую неразумность. Мне следовало заговорить с этими добрыми людьми, объяснить своё положение и попросить помощи. Возможно, они бы поняли нас и помогли бы нам сократить путь, взяв нас с собой.
Хозяин двора, заросший неопрятный мужичок лет сорока, с печатью неизгладимой муки на тёмном лице, принял нас весьма радушно, хотя, если судить по его измученному взгляду, сие действие представляло для него неимоверное страдание, которое не могло унять даже обещание уплаты за еду и кров. Вместе с угрюмой девицей лет пятнадцати, которая должно быть приходилась ему дочкою, он разместил нас в общей горнице, наполненной детским плачем, кашлем, стонами и бессвязными приглушёнными разговорами. В воздухе витал плотный дух давно немытых человеческих тел и гниющей соломы. При виде чужих страданий у меня защемило сердце. Я в равной степени испытывал отвращение и жалость, и мне отчаянно захотелось покинуть это место как можно скорее. Но стоило подумать о Митьке: малый уже двое суток не ел, как следует, да и долго ли выдержишь на кореньях и зеленых ягодах, от которых и вовсе можно ноги протянуть. Да и отдохнуть нам не помешало бы.
Помимо нас посетителей было немного. Первыми из них были два дюжих лесника, молчаливо склонившие заросшие кудрявые головы над мисками с жидкой, ничем не заправленной каши. Подле них вились, точно собачонки, два мальца, жадно поглядывающие на то, что было у них в посуде. Они явно раздражали лесничих, так как один их них, хмуро ворча в бороду, дал мальчонке крепкую затрещину, отгоняя его прочь. Но тот и не думал отступаться, а просто сел на пол неподалеку, по-прежнему заглядывая мужику в рот.
Также в числе посетителей была семья из трех человек, и я сразу понял, чью телегу мы видели снаружи. Они сидели поодаль от нас у самой стены, в самом краю длинного стола. Молодой, усатый мужчина в темно-зеленом поношенном кафтане, его жена и маленький, не более полутора годков мальчик, которого мать все время держала на руках. Скорее всего, мужчина был лавочником, решивший с семьей и всем своим скарбом перебраться на новое место. Они заканчивали свой обед, и было видно, что держатся они беспокойно. Мужчина то и дело окидывал горницу настороженным взглядом, точно волк, следящий за тем, чтобы никто не посмел приблизиться к его семье. Женщина же кормила ребенка с ложки, реже потчевала себя. Сынок их упорничал, не желая пробовать кушанья, и тогда она говорила ему что-то забавное ласковым голосом. В ожидании нашей похлебки я невольно засмотрелся на них.
Женщина была ещё очень молода и хороша собой, и даже мешковатое дорожное платье и тяжелый платок на голове не могли скрыть её теплой домашней красоты. Нежный овал лица, большие внимательные глаза, чувственные губы в обрамлении легких морщинок, красивые белые полные руки. Меня словно заворожило то, с какой легкостью и проворством управлялась она с малышом, не желавшим отведать каши. Глава семьи, как я уже упоминал, также был ещё далеко не стар, но жизненные хлопоты наложили-таки на него свой неизгладимый отпечаток. Но, как представлялось мне, сил и упорства ему не занимать; рядом с ним эта достойная женщина должна чувствовать себя в полной безопасности.
Невесть откуда взявшееся чувство одиночества охватило меня. Единство их семьи коснулось меня, мягкой рукою тронула сердце, заставило вспомнить о всей нежности домашнего очага, ныне уже недоступного для меня…
Как странно, эти люди были мне незнакомы, нам не довелось перекинуться ни словечком… но тем не менее, я проникся к ним душевностью…
За трапезой, состоящей из жидкой похлебки, копченого окорока и кислого кваса, показавшимися нам царским угощеньем, я приметил, как Митька ошарашенно наблюдает за своими сверстниками, что сидели вокруг и смотрели на проезжих глазами голодных зверят. Он хотел уже уступить им часть своего обеда, но я строго запретил ему это делать. Нам самим нужно было как следует набраться сил. Вместе с тем я хорошо понимал чувства своего спутника и вполне разделял их. А посему, закончив есть, подозвал хозяина и выразил желание купить у него большой запас сухарей, дабы хоть как-то накормить весь этот несчастный люд, обретавшийся на его дворе. Хозяин же, услышав мои слова, страшно выпучил глаза и, непрестанно крестясь, скороговоркой стал шептать, чтобы я ни в коем случае не делал этого. Иначе эти, как сказал он, побирушки, обнаглеют пуще прежнего. И так из-за них житья никакого нет, только постояльцев отпугивают. На мой вопрос, почему же он не изгонит их вон отсюда, мужичонка опять сбивчиво затараторил в свое оправдание, что-де это ведь не по-христиански…
Тем временем молодая семья покинула горницу. Занятый разговором с богобоязненным хозяином, я совершенно упустил тот момент, когда повозка их тронулась со двора. Слишком поздно осознал я свою оплошность, которую стоит отнести на юношескую неразумность. Мне следовало заговорить с этими добрыми людьми, объяснить своё положение и попросить помощи. Возможно, они бы поняли нас и помогли бы нам сократить путь, взяв нас с собой.
Страница
4 из 14
4 из 14
