Без лишнего скрежета

Когда-то все эти кружева, вероятно, радовали глаз белизной, лазурью или пурпуром. Но кто-то тщательно пропитал их черной краской.

И эти куклы, одетые в черные мантии, уже не были похожи на молящихся. Руки скрещены на груди, подбородки опущены, глаза прикрыты. Но взгляд каждой, пусть и исподлобья, прикован к медведю.

Всего восемь.

Наконец, последняя четверка стояла вплотную к ватному божеству. Но не похоже, что почетная близость их радовала. Напротив, представительницы высшей касты приняли подчеркнуто страдальческие позы, театрально отворачиваясь от медведя и прикрывая лица руками. Но, пусть и искоса, пусть и вполоборота, они внимательно следили, чтобы их кумир сидел смирно и не подавал признаков жизни. Автор конструкции оставила касту посвященных вовсе без одежды. Зрелище шарниров, креплений и аутентичных прорезей придавало происходящему привкус если не черной мессы, то творческого вечера в психушке — точно.

— Никак не пойму, — Аннушкин выбирал уже пятый ракурс для осмотра кукольного храма. — Они ему поклоняются или что?

— Или что. Они его охраняют. Так Сарочка сказала. И еще она предупредила, чтобы я ничего здесь не трогала.

— Надо же. И где только она откопала это ватное страшилище…

— Это так-то моя старая игрушка! Единственная вещь, которую я решила не выбрасывать при переезде. Не знаю почему, но мишутка Сару с самого начала очень заинтересовал.

— В смысле напугал? — уточнила Озёрская.

— Нет. Его-то она не боялась. Больше того. При любом удобном случае рассматривала, ощупывала, трясла. Мне порой казалось, что она к нему прислушивается. Ну знаете, как доктор следит за дыханием тяжело больного.

Интересная ассоциация, и принадлежит она не Саре, а Лизе. Озёрская окончательно убедилась, что источником страха вполне может быть именно пациентка. Да, её странная подруга построила этот алтарь. Но ядром конструкции была жутковатого вида игрушка, которую Лиза не просто сохранила, а отметила как единственно ценный предмет из прошлого. Да, эта Сара явно была склонна к экзальтации, но разве не сама же Лиза напугала подругу рассказом о синих розах? Что, если…

— Значит, подругу Вы послушались и алтарь не тревожили? — уточнил Игнатий, снова разбивая хрупкую чашу абстракций и врачебных гипотез.

— Как видите.

— А почему? — неожиданный и чертовски точный вопрос. Действительно, а почему он все время перебивает и отвлекает от раздумий? И вообще, это чей пациент?

— Ну, красиво же. Хоть и жутко.

Общая склонность к безумию. Общие эстетические маячки.

— Согласен, весьма красиво.

И ты, Игнатий?

— Это Вы ещё стен не видели.

— А что со стенами? — после нескольких месяцев практики в психушке Аннушкин знал, что пациенты оставляют на обоях самые неожиданные послания.

— Сарочка оказалась большой затейницей. Как напьётся, так берёт фломастеры, краски, мелки. Да что угодно! И давай тут рисовать. Часами рисует, пока не успокоится. Потом засыпает. Потом ещё какую-то фигню творит. И так по кругу.

Как правило, настенной живописью пациенты увлекаются уже на той стадии, когда психические функции изрядно нарушены. Никаких великих творений ожидать от больных не приходится.

Озёрская знала лишь одно исключение. Некий физик каждую весну сам приходил в местную клинику. За небольшие деньги арендовал у знакомого главврача палату. Где-то в апреле впадал в частичное безумие и начинал покрывать обои частоколом формул. Спустя ровно месяц в больницу приходили представители ВПК и фотографировали всё это хозяйство, чем обеспечивали новый прорыв в российской оборонке. Правда, тому профессору не нужны были ни мелки, ни краски. Он вполне обходился собственным…

— Она как-то пыталась объяснить Вам смысл своего творчества?

Да сколько можно перебивать внутренний голос? Она же думает! Озёрская недовольно поморщилась и вышла в коридор. Игнатий будет еще долго возиться с пациенткой. Наверняка, еще и гипнозом воспользуется. Не там ищет. Тут же всё на поверхности, надо только прочувствовать.

Аннушкин тем временем сам находился под гипнозом каббалистических узоров, которые струились по стенам комнаты на уровне человеческого роста, иногда волнами вздымаясь к самому потолку, теряясь во мраке. Здесь хватало и текста, если только этот поток смыслов можно было назвать текстом. Среди хаоса символов настойчиво заявлял о себе повторяющийся паттерн: «айн ор». Нет света, если буквально. Почему Сара проигнорировала вторую часть каббалистической формулы, оставалось только догадываться.

— Конечно, пыталась. Сказала, что это её курсовая.

— Прошу прощения?

— Понимаете, родня поставила Сарочке условие: хочешь весело жить, изволь получить высшее образование. И не какое-нибудь, а достойное, настоящее и вообще. Вот она и пошла в архитектурный на дизайн.