Заложник

Прошло часа четыре. Никто не приходил. Кровь продолжала течь. Лучше бы ко рту был приклеен скотч, тогда бы она не шла. Израненное тело продолжало болеть, но он к этому привык. Живот Уилла урчал от голода. Он сейчас съел бы целую жареную индейку, бутерброд, сэндвич, пиццу… Жена часто готовила ему курочку с хрустящей корочкой, с пюре и рисом, блюдо она заливала томатным соусом. Было очень вкусно. Несмотря на боль и кровь на губах, он съел бы пять-шесть таких порций.

Ночью пришел Супьян. Выглядел он раздраженным и усталым. Хауэрс следил за ним внимательно, пытаясь понять, обсуждал ли с ним Хасан вечерний разговор.

— Салам, Уилли, — сказал он. Журналист в ответ опустил глаза. — Что нового? Ничего? Все по-старому? Извини за некоторые неудобства. Я постараюсь достать для тебя широкоэкранный телевизор, чтобы тебе не было скучно.

Журналист молчал.

Супьян заметил, что рот Хауэрса не заклеен.

— Ах, этот чертов Хасан! Это ты его попросил?

— Ничего я не просил.

— Тогда почему твой рот не заклеен? Скотч сам отклеился, что ли? Или ты опять разгрыз его?

— Не знаю я! Может, он забыл!

Супьян подошел к нему поближе.

— Ты на меня не кричи, — сказал он, — знаешь, что я с тобой сделаю? — он вытащил пистолет и приставил его прямо к уху Хауэрса. — Я тебя запросто могу пристрелить. Мне это сделать ничего не стоит. Чтобы прострелить такую тупую иностранную башку, я готов пожертвовать двумя миллионами.

Журналист молчал, закрыв глаза.

— Кстати, — сказал Супьян, — ты знаешь, что твоя башка стоит уже два миллиона? — Хауэрс открыл глаза. — Да. Два миллиона. Я решил повысить ставку: они стали с этим затягивать, а я не люблю, когда что-либо затягивают. Хасан предупредил их, что, если они не пошевелят своими задницами, получат своего журналиста мертвым.

Супьян взял табуретку, что стояла недалеко, и сел на нее. Разглядев лицо Уилла, он сказал:

— С таким изуродованным лицом ты напоминаешь мне Сурхо. Я давно был с ним знаком.

«Ну вот, — подумал Хауэрс, — опять начинается».

— Мы с ним были хорошими друзьями, — продолжал он. — Мы почти все всегда делали вместе: гуляли вместе, ели вместе, вместе…

— Занимались любовью, — неожиданно для себя вставил Уилл.

Супьян вскочил с табуретки и выпалил:

— Ты что это себе позволяешь?! — схватил его за волосы и с размаху ударил кулаком по лицу. Видно, и себе сделав больно, стал трясти руку. Это его обозлило еще сильнее. Он поднял табуретку и несколько раз ударил ею по голове Хауэрса. Каждый удар отдавался невыносимой болью в голове, котоќрая и так болела. Онемевшая же кожа лица, казалось, не чувствовала уже ничего. Уилл едва не потерял сознание.

Утолив свою злость, Супьян немного успокоился и сказал:

— Молчи и никогда не смей меня перебивать! Извращенец!

Попытка заткнуть маньяка-рассказчика оказалась неудачной, он все равно продолжил:

— Так вот! Однажды мы с ним поругалась из-за мелочи… если ты еще раз меня перебьешь, я отрежу твой язык и заставлю сожрать! Мы играли с ним в карты у меня дома. Удача была на моей стороне, я у него выигрывал раз шесть подряд. Видимо, он не стерпел, начал блефовать и делал это так нагло, что я взбесился. Я стал на него кричать. Сурхо сначала удивился моему внезапному гневу, а потом сам стал на меня кричать. Я зашел слишком далеко и ударил его. На меня что-то вдруг нашло, и я напал на него. Не знаю почему, но я не мог остановиться. Я избивал его, пока мои руки не онемели. Он давно потерял сознание. Потом я пошел за ножом и стал бить им в живот Сурхо, хотя он лежал и не двигался. Я не мог контролировать себя… Его лицо тогда было почти таким же, как твое. Только твое… — Он опустил брови и стал внимательно разглядывать его лицо. — Мне кажется, твое стало чуть… Где твой синяк под левым глазом? Сегодня утром он был, а сейчас его совсем не видно. Говорят, при голодании синяки быстро исчезают, но я не думал, что так быстро. И вообще, мне кажется, ты лучше выглядишь, чем утром. Вид у тебя какой-то… тупой.

Хауэрс действительно чувствовал себя лучше, и он заметил это только сейчас. Утром все его тело просто разрываюсь от боли, а сейчас боль утихла. Словно его вытащили из грязи и искупали.

— Ты вообще какой-то странный, — говорил Супьян. — То скотч грызешь, то характер свой проявляешь, прямо-таки чеченский, скажем, характер, то меняешься на глазах. А может, ты и не англичанин вовсе? Нет, точно — либо чеченец, либо не человек. Какой-нибудь инопланетянин. Может, ты великий Джидай?

Супьян поднял голову журналиста за волосы.

— Почему ты все время молчишь? — спросил он. — С Хасаном ты более разговорчив.

— С психами не разговариваю, — ответил Хауэрс, смотря ему прямо в глаза.

— Молчать! — закричал Супьян, оттолкнув его голову. Затем, положив на его плечо руку, стал прикидываться дружелюбным: — Извини, браток.