Добавить в моё избранное
48 мин, 5 сек 3775
Можно подремать. Когда Кристя замолкала, захлебнувшись плачем или забывшись неспокойным сном, я вскакивал как ужаленный от этой внезапно воцарявшейся звонкой тишины.
Пытался почаще менять подгузники, поил молочком и какими-то порошками «для младенцев», отдельно упакованными мамой. Вряд ли это было что-то сильное. Кристине становилось все хуже, и что делать — я не представлял. Закралась мысль: а так ли хороша защита, и не началась ли у Кристи лучевая болезнь? И есть да, то через сколько мы умрем?
Я очень боялся умереть первым и оставить сестренку одну, как того солдата с перебитым позвоночником в расщелине горного хребта. Ведь девочка не дотянется даже до бутылочки с молоком.
Все чаще подходя к железной двери, я думал: что за мир там? Умрем мы сразу или найдем врачей? Остался хоть кто-то, кроме выжженных на бетоне теней? Я видел такие белые тени в разделе про катастрофы.
И еще однажды возникла мысль.
А вдруг дверь вообще не откроется?
Мысль возникла из ниоткуда и сразу заколотила в виски маленькими молоточками. В ушах стало звонко-звонко, а ноги стали ватными, и захотелось сесть.
Собственно, почему бы ей, под завязку напичканной электроникой, не сломаться от какого-нибудь электромагнитного импульса? И мы вырастем здесь, с Кристинкой, если она не умрет, и родим детей, и интересно, сколько человек выдержит эта маленькая подземная колония? И сможем ли мы сделать подкоп, или разобрать стену, как братьевгримовская дева Малейн?
Все-таки, когда оставался выбор — умереть там или умирать здесь, было проще. Но совсем без выбора? Я ощутил себя в комфортабельном, высокотехнологичном гробу с полным циклом самоочистки.
А если Кристина умрет, мне придется спустить ее в утилизатор.
От этой идеи я на мгновение перестал дышать. Если дверь не откроется, а сестра умрет, мне придется что-то делать с ее трупом! Положить в пасть утилизатора, рядом с памперсами и коробочками от лекарств. Нажать «пуск». И через секунду остаться одному.
Можно еще положить в холодильник. Витторе будет хохотать — пока у меня окончательно не съедет крыша.
… Я ждал бесконечность. Если ты вне системы координат, бесконечность — это всего лишь значок на листе; бесконечность — это все лишь два или три дня, когда жар в маленькой младенческой головке то спадает, но нарастает снова. Если в аду есть сковородки, вечность достаточно сжать в несколько часов, ведь человек никогда не доберется до конца этой пытки, как Ахиллесу не дано догнать черепаху…
Я пережил бесконечность. Кристинка ныла и плакала, а я с холодком в спине думал об убегающих секундах ее жизни. И если что-то не сделать прямо сейчас, прямо сегодня, очень срочно — она умрет. А это — навсегда. Это как трепещущие рыбки среди на взрезанном полу.
Надо было решать. Но вместо внятных раздумий получалась какая-та мешанина. Почему-то в голову постоянно лезли узники замка Иф и эта несчастная дева Малейн, сбивающая ноги в кровь по руинам своего королевства. Вот идиотка, заметьте: семь лет ждала короля-папу, и только когда стала кончаться еда, до бедняжки-принцессы дошло, что надо вылезать наружу самой. Ну ладно, у них кузены на кузинах женились, вырождение, деградация. И вообще принцессам мозги не положены. Но я-то почему здесь сижу, как дурак, и дверь не могу открыть? Почему я забрался в сюжет этой дурацкой сказки, и не могу с ним порвать, как рвутся глупые, неудачные рисунки, как рвется веревка, давая висельнику надежду на помилование — или отсрочку… И я нашел компромисс: я буду ждать. Еще немного. Еще одну вечность. Ровно два дня. И если за два дня за нами никто не придет, мы выйдем. И установил таймер — с точностью до секунды.
На 21 часу 43 минуте 27 секунде ожидания, когда я сидел у двери, вперив в нее неподвижный взгляд, и считая мгновения, дверь распахнулась. Я почти не испугался. Это кто-то, кто знал, как ее открывать.
Тревожные голоса окружили со всех сторон, люди в камуфляже подхватили нас на руки, и понесли вверх, к слепящему дневному свету.
Я лежал на пожухлой траве и не хотел смотреть на то, во что превратился этот мир. Удивительно, что меня нашли; удивительно, что погибли не все. Но мамы и папы нет, ведь так? Иначе почему их нет здесь, сейчас, когда они так нужны?
Наверное, удар пришелся по другим районам — дома стояли целые. Но на месте наших окон зияла чернота, и поэтому все было не так, как раньше. В пепел обратилась недочитанная «Одиссея капитана Блада», и в пепел… я не хотел об этом думать, не хотел.
По небу неслись серые облака. Это только после тусклого экономного света подвала день казался слепящим. На самом деле не пробивался ни один солнечный луч — хотя по часам был день, я смотрел на часы за несколько минут до прихода дяди и Энтони. Я читал, после извержения вулкана пепел застилает небо и становится темно. И еще читал про ядерную зиму. Было холодно.
Пытался почаще менять подгузники, поил молочком и какими-то порошками «для младенцев», отдельно упакованными мамой. Вряд ли это было что-то сильное. Кристине становилось все хуже, и что делать — я не представлял. Закралась мысль: а так ли хороша защита, и не началась ли у Кристи лучевая болезнь? И есть да, то через сколько мы умрем?
Я очень боялся умереть первым и оставить сестренку одну, как того солдата с перебитым позвоночником в расщелине горного хребта. Ведь девочка не дотянется даже до бутылочки с молоком.
Все чаще подходя к железной двери, я думал: что за мир там? Умрем мы сразу или найдем врачей? Остался хоть кто-то, кроме выжженных на бетоне теней? Я видел такие белые тени в разделе про катастрофы.
И еще однажды возникла мысль.
А вдруг дверь вообще не откроется?
Мысль возникла из ниоткуда и сразу заколотила в виски маленькими молоточками. В ушах стало звонко-звонко, а ноги стали ватными, и захотелось сесть.
Собственно, почему бы ей, под завязку напичканной электроникой, не сломаться от какого-нибудь электромагнитного импульса? И мы вырастем здесь, с Кристинкой, если она не умрет, и родим детей, и интересно, сколько человек выдержит эта маленькая подземная колония? И сможем ли мы сделать подкоп, или разобрать стену, как братьевгримовская дева Малейн?
Все-таки, когда оставался выбор — умереть там или умирать здесь, было проще. Но совсем без выбора? Я ощутил себя в комфортабельном, высокотехнологичном гробу с полным циклом самоочистки.
А если Кристина умрет, мне придется спустить ее в утилизатор.
От этой идеи я на мгновение перестал дышать. Если дверь не откроется, а сестра умрет, мне придется что-то делать с ее трупом! Положить в пасть утилизатора, рядом с памперсами и коробочками от лекарств. Нажать «пуск». И через секунду остаться одному.
Можно еще положить в холодильник. Витторе будет хохотать — пока у меня окончательно не съедет крыша.
… Я ждал бесконечность. Если ты вне системы координат, бесконечность — это всего лишь значок на листе; бесконечность — это все лишь два или три дня, когда жар в маленькой младенческой головке то спадает, но нарастает снова. Если в аду есть сковородки, вечность достаточно сжать в несколько часов, ведь человек никогда не доберется до конца этой пытки, как Ахиллесу не дано догнать черепаху…
Я пережил бесконечность. Кристинка ныла и плакала, а я с холодком в спине думал об убегающих секундах ее жизни. И если что-то не сделать прямо сейчас, прямо сегодня, очень срочно — она умрет. А это — навсегда. Это как трепещущие рыбки среди на взрезанном полу.
Надо было решать. Но вместо внятных раздумий получалась какая-та мешанина. Почему-то в голову постоянно лезли узники замка Иф и эта несчастная дева Малейн, сбивающая ноги в кровь по руинам своего королевства. Вот идиотка, заметьте: семь лет ждала короля-папу, и только когда стала кончаться еда, до бедняжки-принцессы дошло, что надо вылезать наружу самой. Ну ладно, у них кузены на кузинах женились, вырождение, деградация. И вообще принцессам мозги не положены. Но я-то почему здесь сижу, как дурак, и дверь не могу открыть? Почему я забрался в сюжет этой дурацкой сказки, и не могу с ним порвать, как рвутся глупые, неудачные рисунки, как рвется веревка, давая висельнику надежду на помилование — или отсрочку… И я нашел компромисс: я буду ждать. Еще немного. Еще одну вечность. Ровно два дня. И если за два дня за нами никто не придет, мы выйдем. И установил таймер — с точностью до секунды.
На 21 часу 43 минуте 27 секунде ожидания, когда я сидел у двери, вперив в нее неподвижный взгляд, и считая мгновения, дверь распахнулась. Я почти не испугался. Это кто-то, кто знал, как ее открывать.
Тревожные голоса окружили со всех сторон, люди в камуфляже подхватили нас на руки, и понесли вверх, к слепящему дневному свету.
Я лежал на пожухлой траве и не хотел смотреть на то, во что превратился этот мир. Удивительно, что меня нашли; удивительно, что погибли не все. Но мамы и папы нет, ведь так? Иначе почему их нет здесь, сейчас, когда они так нужны?
Наверное, удар пришелся по другим районам — дома стояли целые. Но на месте наших окон зияла чернота, и поэтому все было не так, как раньше. В пепел обратилась недочитанная «Одиссея капитана Блада», и в пепел… я не хотел об этом думать, не хотел.
По небу неслись серые облака. Это только после тусклого экономного света подвала день казался слепящим. На самом деле не пробивался ни один солнечный луч — хотя по часам был день, я смотрел на часы за несколько минут до прихода дяди и Энтони. Я читал, после извержения вулкана пепел застилает небо и становится темно. И еще читал про ядерную зиму. Было холодно.
Страница
10 из 13
10 из 13
