Страшный Жуткий Подвал

Что делать, если не сработают все дубли системы пожаротушения (получить нобелевку за новую теорию вероятности, сказал папа). И что нужно, чтобы открыть дверь снаружи. Мне это, правда, было ни к чем — так, для общего развития; мне дверь подвала повиновалась буквально по мановенью пальца, а остальным нужно было знать коды и иметь соответствующую сетчатку… правильная сетчатка была только у пятерых: папы, мамы, Васяти, дяди и Энтони.

Ну и где они все?!

Нет, изнутри я ее мог открыть в любой момент. Но такое мне ни разу не приходило в голову. Я же говорил, что никогда не пытался убежать из подвала.

И я понял, почему этого делать не надо.

Давным-давно, в очень далекой отсюда жизни, мы сидели с папой и листали толстую, яркую энциклопедию, где были разделы про динозавров, разделы про чужие планеты, разделы про катастрофы. И про атомный взрыв там тоже было. И про то, что бывает на земле после.

И что может быть проще и разумней, чем полностью автономный бункер, в который родители под детские крики запихивали ребенка — чтобы приучился сидеть, ждать, не открывать двери и не уходить!

Теперь я понял, почему они не переезжали. Ведь на новом месте пришлось бы делать новый бункер, а война могла начаться в любой момент.

Я вспомнил, как мать тащила нас в подвал. И осталась наверху. Почему же они не сделали подвал большим?

Мама. Папа.

«Дураки потому что! — гаркнул Витторе. — О нас не подумали, сволочи! Я супу хочу! Кто мне сварит? Ненавижу, гады они!»

«Заткнись, урод», — сказал я.

Заплакала Кристинка, и внезапно нахлынуло понимание того, что все они — мама, папа, брат, дядя, Васятя — остались во вчерашнем дне. Что их уже нет.

Я закричал и бросился на пол. И, конечно же, не ушибся. Схватил нож, стал кромсать ткань и поролон, швырять на пол книги и банки, диски и подушки. Со звоном ударился о стену круглый аквариум; треснуло стекло, разлилась вода. Водоросли и затонувший кораблик недоуменно путались комом в перевернутом мире. Alternanthera cardinalis, радостный рубиновый акцент в зеленой глубине, тускло кровавила на мелководье. Рыбки тревожно наворачивали круги в иссякающей луже еще секунду назад безбрежного океана. Я аккуратно извлек одного за другим полосатого толстяка барбуса, голубой огонек весельчака неона, элегантного птеригоплихта, выклянченного вместо гоночной машины с радиоуправлением, яркую каплю пронзительно-алого петушка, неброского работягу-сомика и драчливого лоухана — наглого, неуживчивого, экзотически прекрасного — разложил на полу и также аккуратно, одного за другим, раздавил ногой… навсегда. Последним был лоухан — золотая искорка, ягодка ежевики. Пискнул таймер микроволновки, извещая о готовности лазаньи «за пять минут». Я сел на пол, среди раскиданных дисков и рвов взрезанного поролона, отходя, глядя на рваные раны пола и мертвых рыбок. Почему-то до сих пор не получалось понять, что отмотать этот дурацкий фильм назад невозможно, казалось — просто надо что-то сделать, что-то очень простое и важное, и рыбки запляшут в аквариуме, и это так же возможно, как раздавить их. Надо просто загрузить последнее сохранение.

Я ненавижу Толстого с его скучным, дурацким и занудным описанием возраста любопытства к пропасти в двух шагах от тебя, к дулу у виска, к лезвию топора, которым так просто перерубить шею спящего на лавке отца. Я ненавижу Тарантино с его раздавленной рыбкой в грустной сказке о несчастной любви среди блеска катан. Что бы они ни писали и не снимали, все равно только сам, только сам ты однажды поймешь, что в этом мире время не поворачивает вспять, а функция «save» Господом не предусмотрена.

Таймер пискнул еще и еще, напоминая о лазанье. Я тупо смотрел на неприметного, неброского сомика, которого с жизнью разделяло несколько десятков секунд. Я его почти и не замечал среди модных собратьев. Ну, теперь-то они все равны. Рваные раны на полу не затянутся, а рыбки не оживут. Вчера не возвращается.

Я взял большую банку земляничного варенья и принялся есть.

… Боль меня отрезвила. С воем замазывая зеленкой прыщи и язвы, я клялся в жизни не прикасаться к варенью и шоколаду. Разве я не был счастлив без них?! «Зачем в подвале варенье, что, это жизненно необходимый продукт?» — возмущался отец. А мать до конца не верила, что бункер когда-нибудь понадобится по-настоящему, и эти банки с вареньем и огурцами, казалось, приближали Страшный Жуткий Подвал к нормальной жизни, к нормальному бытию обычного городского подвала для лыж и картошки. Поэтому многочисленные банки на верхней полке — по мнению папы, в таких количествах вовсе не нужные — стояли, как стояли, и встретили здесь конец света, ведь не объяснишь же бабушке, что джем и корнишоны можно купить в любом магазине? Бабушка возмущалась такому подходу, и я был с ней полностью согласен: домашнее варенье и консервация ни в какое сравнение с магазинными не шли. Жаль, папа ел огурцы редко, только под стопку, а сладкое вообще не любил.