Вдали от моря

Недаром ведь ты так поспешно смылся, точно за тобой сотни бесов гнались на вонючих кобылах? Ты ведь все знал наперед, правда?

Йорг молчал.

— Ну, что же ты, милый? Язык прикусил? Изреки.

— Черт, — тупо повторил Йорг. — Какая еще, к черту, дочь?! Я не понимаю, почему ты… Феодора, почему ты не уничтожила это? Да не знал я ничего, просто надо было уехать. Я всегда в пути — работа такая. Приходится гастролировать. Я и так слишком задержался тогда в Шаумберге. О, Господи, Феодора, скажи этому… скажи ей, чтобы она перестала! Мне больно! — взвизгнул он истерически.

— Люка, отпусти, дай папаше объясниться. Никуда он от нас не денется. Вот у него уже задница приклеилась. Продолжай, ну?

— Ну зачем ты так? Феодора, неужели ты не видишь, что это не человек? Надо было сразу придушить. Я… ты моложе меня и, наверное, не помнишь… Но читала, наверняка, или слышала. В **** году случился выброс в море какой-то дряни, не скажу точно чего, я не химик, а ты и подавно, но все жители побережья облучились. В генах произошли мутации. С тех пор начали рождаться такие вот, а чаще губить матерей еще до родов. Они ядовиты, эти плоды, и сильно разрастаются. Ну, как раковые опухоли. Многим из нас запрещено иметь детей. Нас обследуют раз в три года, в смысле мужчин. Ну, и женщин само собой, каждый год.

— И тебе запрещено?

— Нет, — солгал Йорг, боясь, что она на него донесет.

— Я бы тебе запретила даже смотреть на женщин, — прошипела Феодора.

Йорг беспомощно улыбнулся.

— Тесты не всегда показывают… — он понимал, что несет чушь, что вместо того, чтобы оправдаться, сам себя обличает, но ничего не мог поделать. Мысли ворочались, как мельничные жернова. Ступни горели, точно вся кровь прилила к пяткам, а в голове наоборот — остались только пустота и звон. Щеки холоднее, чем у покойника. Череп — точно пустая кастрюля. — Прости, мне очень жаль, что так получилось. Честное слово, клянусь, мне очень-очень жаль.

— А уж как мне жаль. Йорг, ты не представляешь себе, каково это выносить в своем чреве чудовище. Любить его, разговаривать с ним, ощущать его движения внутри себя, мечтать о нем, а потом произвести на свет и увидеть. Урода. Монстра. Крошечного и беззащитного, но не человека. И все равно часть себя. Ты представляешь, каково это жить с ним под одной крышей? Ты говоришь уничтожить. Но оно… она… в ней есть что-то такое детское… Йорг, она, Люка, играет. Как обычный ребенок. Я наняла мальчика из местных, чтобы приходил, занимался с ней и учил немного. Буквы показывал, но буквы она не запоминает, а вот башни из кубиков строит. Низенькие, ей трудно головку поднимать. У нее шейные позвонки срослись, — голос Феодоры прервался и точно заблестел от слез. Не глаза — глаз ее Шеффлер не видел, потому что смотрел в пол, — а голос, и этим блестящим звуком она как будто разрезала духоту. Она словно расстегнула молнию и скинула черные одежды, всего лишь на миг представ такой, как раньше доверчивой и беззащитной, до кончиков ногтей полной виноватой нежности.

Йорг содрогнулся и, точно сказочный Кай, чуть не выронил из сердца ледяной осколок. Ему стало легче, и, слегка расправив плечи, он опустил руку в карман. Оружия там не было («Хоть бы нож захватил, идиот», — выругался про себя), но пальцы нащупали баллончик с пеной. На три четверти пустой, предназначенный к выбросу, однако разок пальнуть в уродца сумеет.

— Феодора, пойми, — Шеффлер пытался говорить спокойно, — это не человек, это мутант. Ее нужно убить, ну, вот как клопа раздавить и все. Она внесена в какие-нибудь бумаги? Свидетельство о рождении есть? Запись в мэрии? Все равно, даже если так, ни один суд не признает ее человеком. Ты, конечно, не знаешь, но есть закон…

— Так ведь и ты мутант, Йорг. Что же тебя не убили? — губы Феодоры презрительно скривились, и доверчивая девочка исчезла, так и не успев достучаться до заколдованного сердца. — И, между прочим, зря. Но ничего, это легко исправить.

Снова навалились тяжесть и тошнота, живот болезненно скрутило, а сведенные судорогой пальцы выпустили баллончик. Йорг полувисел на стуле, беспомощный, словно кусок мяса на разделочной доске.

— Открой окно, мне плохо. Пожалуйста.

— А, ты уже чувствуешь? — Феодора, вдруг сделавшись высокой и твердой, как скала, нависла над ним. — Чувствуешь ее ненависть? Да, она ненавидит тебя, и я тоже. Только ее эмоции в сотни раз сильнее и могут разрушать. Этот мальчик, Франтишек, который приходит к нам, он очень чувствителен. Видел бы ты, как его здесь крючит. Но Люка его любит, этого мальчика, и не хочет убивать, а тебя убьет. Все, Йорг, твоя песенка спета. Получи, что заслужил.

Она пухла и раздувалась, все больше чернея, колыхалась на сквозняке. Хотя какой сквозняк, окно-то закрыто. Это ветер ненависти дул с пола, терзал ботинки, полз по ногам. Йорг уже ничего не видел только громадную волну с яростным пенным гребнем.