Мёртвые аккаунты

Уфимцев закрепил верёвки, надел страховку. Я посветила вниз — луч растворился во мраке, лишь на самом дне слабый блик отразился от поверхности воды.

— Ольга, не ходи с нами, ладно? — попросил Бойко. — Останься. Там очень опасно.

— И воняет, — добавил Уфимцев.

Я вспомнила, как пахло из вытяжки на крыше, и содрогнулась.

— Хитрые мужские шовинисты! Ладно, я подожду здесь. Хотя одной мне будет страшно.

Здесь и правда было жутковато, в этом царстве затерянных игрушек. Я бродила между стеллажей; плюшевые мишки провожали меня стеклянными взглядами, и одна кукла едва не довела до инфаркта, когда открыла глаза и произнесла: «Мама». Я сняла её с полки, и она сказала:

— Мама, возьми меня домой!

— Интересно, — вслух подумала я, — а Катя будет с тобой играть?

— Я люблю играть, — ответила кукла.

Нет, это для маленьких. Я посадила куклу на полку. Надо подобрать Кате что-нибудь другое. Что нравится двенадцатилетним девочкам? Со всех сторон на меня смотрели бесхозные игрушки, и взгляды их выражали надежду.

На пятом этаже не было ничего страшного — кроме чёрного мусорного мешка. Я несколько раз прошла мимо, прежде чем до меня дошло. Он стоял в закутке, ведущем к туалетам; быть может, он стоял там с самого Дня Z. Но что, если нет? Возможно, этот мусор оставил тот, кто здесь поселился.

Я вытряхнула мешок — на пол посыпались, подскакивая, пластиковые бутылки и лотки из-под готовых обедов, полетели грязные салфетки и куски картона. Я сложила обрывки картона, как паззл — получилась коробка из-под игрушечной машинки.

Пахло от мусора терпимо, остатки еды не успели испортиться. А еды тут было много, я бы сказала, на четверых. Ходуны не убирают мусор в мешки, следовательно, четверо студентов в добром здравии и прячутся поблизости. Но зачем и для кого тогда игрушка?

Я достала тазер из кобуры и распахнула дверь в мужской туалет. Луч фонарика заметался по стенам, отражаясь от зеркал и от кафеля. Я проверила кабинки — никого. В женском туалете тоже было пусто, как и в туалете для инвалидов. Они могли прятаться где угодно: в соседних павильонах, в подсобках или — я посветила на табличку прямо перед собой — в комнате матери и ребёнка.

Я распахнула дверь и увидела небольшое помещение. Стены расписаны радугами и бабочками, на полу ковёр, изображающий волшебную страну, возле стены мягкий диван. В четырёх углах комнаты привязаны четверо — так, чтобы не помогли друг другу освободиться. Руки скручены за спиной, ноги стянуты скотчем, рты заклеены. Все в сборе: Сазонов, Куликов, Белецкий и Пинчук. И определённо живы — но здоровы ли?

Я посветила фонариком в лицо Владимира Белецкого, чья толстая туша была привязана спиной к пеленальному столику. Он зажмурился, мотнул головой и замычал.

— Мигни два раза, — сказала я. — Мне нужно знать, что ты не ходун.

Он уставился на меня безумными белёсыми глазами.

— Чёрт с тобой! — Я сорвала скотч с его лица и быстро отдёрнула руку.

Белецкий завопил:

— Помогите!

Я наклеила скотч обратно.

— Ты дурак? Хочешь, чтобы ходуны услышали?

Я перешла к Геннадию Сазонову, примотанному к трубе под раковиной.

— Развяжи меня, — потребовал блондинчик, сверля меня злобным взглядом. — Немедленно, а не то…

Я вернула скотч на место.

— Ты забыл волшебное слово.

Максим Пинчук, распятый в детском манеже, смотрел на меня с панической мольбой. Я отклеила скотч с его рта.

— А ты что скажешь?

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… — зашептал Пинчук. — Отпустите нас, пока он не вернулся. Он придёт и убьёт!

— Этот человек? — Я показала фотографию Павла Зыбина на экране мобильника.

— Да, да, он псих! Похитил нас, чтобы убить…

— Похитил? Каким образом?

— Подошёл на улице, сказал — отдавай мобилу, а то убью. Я подумал: вот псих, отнимать мобилу-то. Заходи в магазин и бери даром. А потом он говорит: руки за спину, а то убью. Связал мне руки, сказал: иди вперёд, а то убью. И я пошёл…

— Почему он хочет вас убить?

— Потому что он псих. Отпустите нас, он идёт, он близко!

Я посветила на Владимира Куликова, привязанного к лежащей на боку тумбочке. Рядом на ковре валялся настольный ночник. Куликов старательно мигнул два раза. Я вернула его вместе с тумбой в вертикальное положение и освободила рот.

— Спасибо, — сказал Куликов. — А то рука затекла.

Я поставила ночник на тумбу и включила. Комната озарилась голубоватым светом, и на потолке медленно закружились тени самолётиков.

— Пожалуйста. За что вас хотят убить?

— Ни за что, — Куликов попытался пожать плечами. — Мы ничего ему не сделали. Мы его не знаем и никогда раньше не видели.

— Этот Зыбин — псих, — сказал Пинчук. — Он думает, будто мы убили его жену.