Хрю-хрю

Никому ничего не рассказывай!

И снова молчали, будто боялись спугнуть ночную птицу. До нового вздоха.



Осмотрись! — Череп-то человеческий! Кто знает, что здесь твориться. Убьют ни за что, ни про что…

На рассвете я брился. Тяжелейшая была задача: лезвие станка прикасалось к горлу, воспаленное воображение давило на сталь тверже руки и — лилась по стенам кровь, и — вставали перед глазами пустые глазницы, и — по стенам медленно растекались багровые пятна…

На часах стрелки показывали без десяти восемь. Предстояло знакомство с подчиненными. Я взглянул в зеркало. Был бледен, но выглядел сносно: впали глаза, зато тщательно выбрит и — строгий костюм. Улыбка сложилась бодрой, но в глазах пустела грусть. В зрачках мелькнули черепушки.

Помощник представил меня коллективу. Бригадир Титыч смотрел испытывающе, исподлобья. Он то ли ухмылялся не по-доброму, то ли имел привычку кривить лицо. Имена других двух лесников тогда я не запомнил. Мастерица Маруся — женщина с непомерно узкими плечами и могучими бедрами, отчего зад ее напоминал фужер на тонкой ножке ног, водитель машины и слесарь — моя с того дня команда. Забрав бензопилы, наточив цепи, мужики уехали в лес. Слесарь гремел в гараже железками. От мастерицы на всю контору расходился густой, парфюмерный дух стареющей, но в душе вечнозеленой, как елка, одиночки. Я сидел в кабинете лесничего, разбирал бумаги. За окном на лугу паслась лошадь. Другая часть кентавра вошла в кабинет.

Разрешите, господин начальник? Или товарищ?

Присаживайся Вадим! — руку он жал, как клещами. — Ты вчера сказал, что в моей квартире жили сезонники.

Раньше в ней всегда жили лесничие. Последним — Андреич. Она считается лучшей квартирой. Теплый дом, хороший. Я уже трех лесничих пережил на своем веку. И все они там жили.

Давно ты здесь? — мы сразу перешли на двойное, как дно, обращение. Он мне, как начальнику — вы, я ему — ты.

Пять лет. После института.

Ну и как?

Вадим пожал плечами.

Тоска. Но бывает весело, редко, правда. Хотелось бы чаще. Село у нас тихое. Если сосед скотинку прирежет — и то событие.

Я достал из полиэтиленового пакета череп.

Вчера, разбираясь в кладовке, жена нашла вот это.

Что это? — зрачки Вадима расширились.

Череп!

Свиньи! Уффф! Я даже испугался! — глаза забегали. — Думал, человеческий! Точно, точно, свинячий! Они очень похожи, черепа, ну, один к одному. Я ведь представьте, господин начальник, думаю, человек не от обезьяны вовсе произошел, а от свиньи. Недаром столько сравнений с этим благородным животным.

Интересно! — спрятал я находку обратно в пакет. — Так откуда в кордоне череп свиньи?

Андреич коллекционировал. Свинью, бывало, заколет, мясо рабочим раздаст, а себе — голову. Кожу обдерет, да на кол перед домом сушиться повесит, а как высохнет — в коллекцию. — Вадим встал и направился к выходу. Перед дверью остановился:

Вы, господин начальник, поищите хорошенько, еще должны валяться. У него знатная коллекция была черепов, от поросеночка молочного до хряка!

Я долго сидел задумавшись. Машинально взглянул в окно и вздрогнул, забыв тотчас то, о чем думал: лошадь на лугу не паслась.

Признаться, я поверил помощнику. На обеде вместо того, чтобы есть, перерыл закутки, закоулочки, чердак и камчатки. Других черепов не было, ни свиных, ни человечьих. Разве Вадим сумасшедший? Перед зеркалом я представил собственный череп. Серый, оскальчивый, он медленно вытянулся и стал похож на черепушку свиньи. Для полноты картины мысленно покрыл трансформированный черепок кожей — ни свиньи, ни хряка не получилось, другое какое-то животное, неизвестное антропологам.

Жена бесшумно подошла со спины, обвила руками.

Уедем отсюда! Место гиблое!

Маша, вдвоем в зеркало не смотрятся!

Условий никаких… Дети там…

Ничего. Обживемся, ребятишек сюда возьмем!

Эти черепа… — она прижалась к моей спине, всхлипнула. — Боюсь я…

Я повернул ее к себе, нежно обнял за плечи.

Что ты, глупенькая! Не черепа, а череп, к тому же вроде не человеческий! Все объяснилось. Это экземпляр из коллекции свиных черепов. Прежний лесничий собирал, а он здесь жил.

Свиных? — не очень-то поверила Маша, городская моя жительница, общавшаяся со свиньями только через гастроном.

Конечно, свиных, так что… — говорил я уверенно, собираясь на работу.

Уходя, заметил, как Маша разглядывала себя в зеркало. Вспомнил, какая она была — ладная, стройная, и — контрастом — сегодняшняя, перед зеркалом, раздобревшая, с размытыми формами, она без особой натяжки напоминала свинью. Красу свою, молодость променяла на невеселую, прямо скажем, жизнь со мной, окрашенную разве, словно забор блеклой красочкой, двумя ребятишками.

Свинья… свинья… — шептала Маша.