Хрю-хрю

Хотелось подойти, обнять ее, но я тихо затворил за собой дверь.

На делянку выехал с мастерицей. В кабине уазика удушливо пахло дешевой туалетной водой. Казалось, водитель использовал ее вместо бензина. Машина тряслась по лесной дороге мимо елок и осин, мимо сосен и берез, пока не въехала на делянку.

Полыхал костер из сучьев — искры взвивались в небо, тарахтел, застыв, трелевочный трактор с пачкой хлыстов, высились штабеля свежеспиленного леса. В Зоне Безопасности стоял на телеге вагончик. Из вагончика неслись брань, крики.

Нахрюкались! — сокрушенно вздохнула мастер и решительно направилась в будку!

Почему пьяные, сволочи! — заорала она, стукнув по столу кулаком так, что подпрыгнули железные кружки из-под водки.

А ты дала? — поднялся со скамейки, но тотчас осел, не удержав равновесие, молодой тракторист — каски? дала?

Заткнись, Кухлевский! Я с начальником!

С на-чаль-ником! — лесник закопошился, пытаясь опять встать, опрокинул со стола кружку. Она перевалилась через ручку, закатилась под буржуйку.

Сиди! — приказал Кухлевскому Титыч. И ко мне:

А! Начальник! Милости просим, начальник! Знакомиться будем! — он сделал шаг навстречу. В руках темной сталью блеснул топор. Воцарилась тишина. Гудел в буржуйке огонь. Мне захотелось стать кружкой, спрятаться под печкой. Титыч похлопывал обухом топора себе по ладони. Пьяные глазки его были непроницаемы. Красное обветренное лицо — угрюмо. Он сделал еще шаг. Он уже дышал сивушно-чесночным жарким дыханием мне в лицо. Это было дыхание смерти. Я запомнил его. Стараясь не морщиться, я панически быстро соображал. Пятиться назад нельзя — высота телеги большая, а внизу железки — упадешь — сломаешь позвоночник. Поворачиваться спиной страшно, заедет, даже если обухом — расколет черепушку как фундук. Я ощерился, готовясь к борьбе. Титыч сделал еще шаг, замахнулся — мастер завизжала — но на взлете топор вдруг замер. Титыч поскреб лезвием затылок и улыбнулся пьяной, почти по-детски доброй улыбкой.

Не дрейфь, начальник! Хочешь огурчик?

Отстранив бригаду от работы и получив уверение, что план — будь спок, начальник, выполним — мы возвращались в лесничество молча, погрузившись, каждый в свои мысли. Лишь изредка ловил я на себе любопытные взгляды мастерицы. Когда подъехали к лесничеству, она как-то тепло дотронулась до моей руки.

Уезжай, начальник!

Почему, Маруся?

Она хотела сказать что-то важное, я знаю, набрала в рот воздуху, но вместо слов с губ ее сорвалось кроткое хрюканье. Мастерица покраснела:

Извините! — И не дождавшись, пока уазик притормозит, выскочила из машины.

Спать мы легли опять не по-городскому рано, задолго до наступления темноты. Сон, как и в первую ночь, не шел. Маша прижалась ко мне горячим телом, силясь утолить дрожь.

Холодно! — шептала она. Я понимал: страшно и неловко успокаивал:

Завтра дров навезу, печку затопим!

Я не умею.

И я. Мы научимся.

Лежали молча. Я уставился на дверь в кладовку. Она казалась дверью в новую жизнь, в которую мы неосторожно постучались. Дверь, заскрипев, отворилась, нужно идти, но за ней — тьма, страх, непонятное шуршание и писк то ли мышей, то ли крыс, то ли маленьких поросят. Холодно, зябко, жутко, но идти уже необходимо, обратного пути нет, билеты проданы, представление началось; да что там пути, ничего обратного нет: ни прежней работы, ни прежнего образа жизни, ни прежней страны. За спиной — осколки, обломки, руины, впереди — скрипучая дверь в темную кладовку.

Я взглянул на жену. В свете фонаря различил блеск ее напуганных глаз. Она не спала, смотрела на ту же дверь.

Знобит! — прошептала она.

Уезжать нам некуда, Маша! — ответил я.

Старый, видавший виды, аварии, кюветы, уазик с утра не завелся. В лес отправились пешком. Титыч с бензопилой, Кухлевский с бачками под бензин, я с топором, острым, как кинжал абрека. Мастерицу пожалел, оставив в конторе с помощником делать бумаги. Дорога вилась долгая, среди хмурого ельника. Мы едва поспевали за Титычем. Он был молчалив, хитрые глазки как бы прятались в складках его воспаленных век. Короткая мощная шея поросла густым и жестким щетинистым волосом.

Я уже валился с ног, когда Титыч, поставив пилу на мох, соорентировавшись по закрытому кронами диску солнца, нашел на сломанной ветровалом елке старые тески:

— Вроде здесь, начальник, валить будем. Сверь с картой то!

— Здесь, точно! — важно кивнул я, ни черта не смысля ни в румбах, ни в азимутах.

Кухлевский заправил пилу топливом, надел на голову каску. Титыч завел стартером бензопилу, примерился к дереву и — с полуразворота отпилил Кухлевскому голову. Кровь брызнула во все стороны. Голова шлепнулась каской в мох. Титыч заглушил пилу, оскалился:

— Не боись, начальник! Не наш он! — по лицу его каплями пота труженика сползали капли крови Кухлевского.