Коньки

Но противник успел ретироваться — швырнув, однако, свою добычу, красные башмачки, прямо в коробку с коньками.

Кот свалился на стол, где принял самую боевую позу — выгнулся знаком вопроса на задних лапах, оторвав от столешницы передние и пытаясь просверлить в противнике дыру при помощи пары раскалённых до изумрудной зелени яростных глаз, шипя при этом, как примус.

А противник продолжал наглеть — с форточки он спорхнул на балконные перила, где повернулся к зрителям хвостом, и, продолжая неистово кривляться, несколько раз наклонился вперёд, задрав до предела хвост, чем явил оторопелому от устроенного спектакля зрительному залу всё, что под хвостом было.

Это танцевальное па он проделал в точности, как всё те же танцовщицы канкана из кабаре — но только на тех обязательно были панталончики с оборочками, а вот у балконного танцора этой части туалета не было и в помине…

Наконец сцена опустела — нежданный и незваный гость улетучился в пространство двора. Успокоился и Котангенс — которого Настя прибрала к рукам и успокаивающе гладила: — котя, котя… тише… тише…

Хотя кого она на самом деле успокаивала — себя или зверя — это был большой вопрос…

Горш молчал — просто потому, что был парализован ужасом, ни за что не смея показать это Насте.

Настя взяла в руки кукольные башмачки и стала их рассматривать. После чего повернулась к Горшу и вопросительно на него взглянула. Но тот, с огромным трудом совладав с телом, сумел лишь неопределённо пожать плечами — говорить он не мог: страх шёл горлом — расслабь он спазматически сжатые связки, комнату заполнил бы жуткий вопль…

Сон не шёл. Или, может быть сам Горш, не шёл в сон — остерегаясь, что на дне уготованных подсознанием сновидений его поджидает уже привычный ужас, пожирающий душу день за днём.

А ещё — он просто выпил с Настей слишком много кофе и в его крови теперь бродят остатки кофеина: могло быть и так…

Зябко укутавшись в одеяло, он ссутулился на постели, не первый час сверля темноту пустым взглядом. Вокруг него, Горша, складывался чудовищный, совершенно невозможный пазл — пазл страха, пазл гибели. Он не мог в этом больше сомневаться: каждый день только добавлял новые фрагменты в мозаику грядущей катастрофы, а вместе с ними — и неизбывное чувство обречённости.

И самое жестокое, самое непереносимое было в том, что в этот безумный пазл оказалась накрепко вплетена Настя — их чудесная связь друг с другом, сулившая непередаваемое счастье, подло вовлекла в водоворот гибельных событий, закрученных вокруг Горша, теперь и её.

Его психика больше не в состоянии бороться с непонятной, и от этого ещё более зловещей угрозой. Ступор, в котором нынче он завис между явью и сном, стал последним заслоном между ним, Горшем, и тем чудовищным спектаклем, в котором мрачная и непреодолимая сила назначила его главным героем.

Взгляд Горша, неподвижный и мёртвый, упирался в стену, смутно белевшую в рассеянном свете, прилетавшем с улицы через незанавешенное окно. В этой неясной тьме очень медленно начали сгущаться тени — поначалу такие же неясные и размытые. Но вот из туманных теней слепилось крыло, потом — клюв… глаз… Глаз вспыхнул неистовым рубином — и как прожектором, стал шарить по комнате, кровавым лучом отыскивая его, Горша. Огромный клюв, нацелился прямо в него, Горша, из подростка стремительно превращающегося в жалкую букашку…

Ужас наполнил всё его существо — парализуя любые попытки сопротивления: букашка поджала лапки и притворилась мёртвой.

Жук-притворяшка — вот кто я! И никого другого тут нет!

Наверно это спасло — лучи-прожекторы погасли, но сам Адский Птиц принялся неудержимо расти, окончательно превращаясь в монстра, достойного эпохи Тираннозавров Рекс и прочих бронтозавров.

— Игорёк! Что это тут у тебя происходит?!

Бабушка?? Бабушка! Как же вовремя она оказывается рядом, когда у Горша случаются неприятности — даже сейчас, в этой немыслимости событийного потока, его перепуганное существо ответило волной тепла и нежности. Но оковы ужаса были столь велики, что тепло и нежность не освободили его: «Берегись!» — должен был он крикнуть ей, но сил не было. Он только чуть пошевелил омертвелыми губами, не издав ни звука.

Но решительная женщина сама уже поняла, что надо делать — теряя шлёпанцы, в накинутом на ночнушку халате, она рванула в кладовку и через мгновение вернулась со старой отцовской двухстволкой и охотничьим патронташем. Отработанным движением переломив «тулку», она отправила в стволы два патрона и, вскинув к плечу заряженное оружие, встала между монстром и внуком.

— Уйййдиии… — заклекотал Птиц. — Я ссегодня не кх тебеее…

— Ах ты, погань! — ответ прозвучал вместе с дуплетом из обоих стволов, направленным в голову чудовища.

— Аххх… — отшатываясь, застонал монстр, роняя алые ошмётки.