Чудовище и тьма

А его мать. Рождённая в Австрии от местной учительницы и еврея-полицейского, она сразу, после проигранной нами Первой Мировой войны, вышла замуж за этого полу-чешского «Фона» и затем вместе с ним перебралась в Ляйпциг. Сам же Гюнтер родился в семье каменщика и прачки. Поэтому он всегда в чём-то завидовал Штанце, хотя ни разу об этом не говорил. В конце 30-х их пути окончательно разошлись. Лашке перебрался в Берлин, где удачно обосновался под крепким крылом харизматичного Рудольфа Гесса, вскоре вступив в войска СС. В то время, когда его незадачливый шеф зачем-то перелетал на истребителе Ла-Манш, Гюнтер победоносно маршировал по асфальтовым дорогам Европы. Затем по личной просьбе Гюнтера, его перевели под Реймс, где уже два года он очень весело и беззаботно упивался своей безграничной властью и безнаказанностью. В одно время на него объявили охоту местные вялозадые маки, но щедро подкупленные хитрющим Лашке жадные шампанские коллаборационисты легко сдали всех этих неудачников со всеми явками и складами их нелепого французского оружия.

И вот, прелестным тихим летом 1942-го Гюнтер случайно наткнулся на фамилию, очень похожую на имя его довоенного друга. Следующим утром штурмбанфюрер сделал запрос в Париж. И получив вразумительный ответ, попросил групенфюрера СС Дитриха Грюнца о личной просьбе по поводу перевода этого немецкого предателя в его лагерь. Так как генеральское благополучие напрямую зависело от таких, как Лашке, его пожелание удовлетворили в течение 4-х дней.

В понедельник, около трёх часов пополудни, в лагерь прибыл арестантский автобус из Парижа. Благо от Столицы до Реймса было всего около 150-ти километров. С несколько подзабытым волнением Лашке ожидал появления своего старинного немецкого друга. И вот, вслед за несколькими хорошо одетыми еврейскими семьями из салона показалась некая сгорбившаяся фигура, лишь отдалённо напоминавшая его давнишнего приятеля. Начальник лагеря приблизился к стоящему у заднего колеса субъекту и внимательно вгляделся в его плохо узнаваемые черты. Уже издалека было заметно, что этот человек давно не мылся и не брился. К тому же под каждым его глазом красовался роскошный фиолетовый синяк. Видимо в столице Франции также не привыкли долго церемониться с предателями. И всё же это был он, поседевший и сильно исхудавший, Хайнрих. «Ну, что, старый ты мудачило, фон Штанце», — жизнерадостно запел одетый в СС-овскую форму штурмбанфюрер, — «что, на старости лет к ссаным маки потянуло? Генерал де Голль, типа, наше всё! Как был ещё в Ляйпциге раздолбаем, так, видимо им и помрёшь». Заметив мелькнувшее на усталом лице Хайнриха некоторое недоумение, Лашке весело продолжил: «Да это же я, твой древний ляйпцигский друган, Гюнтер. Неужели не узнаёшь?»… На что узник тихо произнёс: «Да узнал я тебя, Гюнтер Лашке. И майорская форма тебе к лицу. Ты, штоль, меня сюда вытащил?»… «Да я, а кто же ещё. Судя по твоей голодной физиономии ты, наверно, жрать хочешь? Так у меня только для тебя есть замечательные, чуть солоноватые, сухарики. Хочешь сейчас и принесут?» Тут Лашке громко расхохотался и, схватив бывшего товарища за плечо, потащил его в свой заветный подвальчик. Там он разлил по хрустальным бокалам холодный «Krug», и протянув вторую ёмкость Хайнриху, как можно более торжественно произнёс: «Ну, давай, что ли, за победу». «За вашу или за нашу?», — с лёгким, едва уловимым сарказмом, поинтересовался пленник, но шампанское, всё же, выпил. «И что, вообще, ты и твои короткохвостые маки ждёте от де Голля?»,-не унимался Лашке, — «Что он придёт вместе с англичанами и выбьет нас из этого «лягушачьего» рая? А задница у него не треснет?» Пока Гюнтер произносил свою праздничную речь игристое вино широкими мазками разбрелось по измученному телу Штанце и он вскоре невольно закимарил. Но тут его разбудила зычная оплеуха и злобный крик штурмбанфюрера: «Вставай, фон Швайне, и готовься провести эту и все свои последующие ночи в предназначенных для вас, ублюдков, бараках». Но затем гнев эсесовца пошёл на убыль, и он налил себе и бывшему другу ещё по бокалу «Крюга». Они не чокаясь выпили. И Лашке продолжил: «Что мы пьём, как «лягушатники» эту дурацкую шипучку. Давай, Хайнрих, как в начале 30-х, накатим по-нашему, по-староляйпцеговски. Ты чего будешь? Как, опять эти итальянские чернила, по прозвищу «Чинзано Россо». Чую, любишь, сука, Муссолини, то. У меня тоже его портрет, вон, в «сральнике» висит, Пойдёшь ссать, увидишь. А я себе налью «Абсентика». И не такого, как делают ныне, а ещё того, полынного. Чтоб продрало и заглючило»…. Далее их беседа продолжалась в формате чеховской «Чайки»…

— Какого хера ты попёрся во Францию, Ханя? Ты б ещё под Сталинград рванул, к своим любимым итальяшкам. И как только Паулюс справляется с этими ничтожными носатыми «макаронниками». Чё молчишь? Не спи. Расскажи, лучше про свою жизнь. Небось, в Испании ошивался до победы Франко?

— Был там в 38-м. Тогда пол-Европы за нас воевало, и один я — немец. Был, правда, какой-то баварец, но его через 2 недели убило.