Змеиный царь (из цикла «Пропойские исторнии»)

Осторожно, чтобы никого не раздавить и не навлечь на себя змеиный гнев, Сымон с большим трудом пробирался вверх среди этого скопища ужей.

Достигнув вершины холма, ловчий взглянул в сторону розовой каймы восхода — солнце с минуты на минуту должно было появиться из-за горизонта. «Неужели опоздал», разочарованно думал Сымон, лихорадочно озираясь по сторонам. Гора была усеяна ужами, но Змеиного царя нигде не было видно.

Первые лучи яркими искрами брызнули из-за горизонта и осветили Лосиную гору. «Опоздал!», — Сымон присел и прямо перед ногами увидел огромного, метра в два длиной ужа, на голове которого ярко сияли золотые рожки, соединённые между собой золотым обручем. «Змеиный царь», — догадался Сымон, выхватил из кармана зеркальце, упал перед ужом на колени и расстелил рушничок. Змеиный царь вполз на рушничок, свил своё тело в клубок, приподнял свою змеиную голову и посмотрел на ловчего. Сымон, не вставая с колен, отвесил земной поклон и поднёс к голове ужа зеркальце:

— Прости, Змеиный царь, за то, что тебя беспокою. Пришёл я за тем, за чем ты и сам знаешь. Коли дашь то, за чем я пришёл, спасибо тебе. Буду, пока живу, за ужами приглядывать, обижать не стану. А поселится который в хате или пуне, пускай живёт. А не дашь — воля твоя.

Посмотрел Змеиный царь в зеркальце, затем на Сымона, тряхнул головой, и упала прямо на рушничок его золотая корона. Ловчий подхватил золото, чтобы рассмотреть корону поближе. Оба рожка были похожи на свернувшихся в клубок змей, а соединял их золотой ободок, покрытый затейливыми, извилистыми узорами. Сымон взглянул в сторону Змеиного царя, но того уже нигде не было видно. Исчезли и все другие ужи — только что будто вся Лосиная гора шевелилась, а теперь словно и не было ни одного вовсе. Ловчий с удивлением разглядывал пустынную, залитую свежими багряными лучами утреннего солнца Лосиную гору, казавшуюся теперь совершенно пустынной.

Заботливо завернув в рушничок зеркальце и змеиную золотую корону, Сымон отправился в обратный путь.

Едва ловчий спустился к подножью, из леса вышла та самая огромная чёрная собака, так испугавшая Жука. Теперь Сымон совершенно не испугался пса — он сразу же почувствовал в нём надёжного товарища и охранника.

Ближе к обеду ловчий выбился из сил и, соорудив себе из еловых лап нехитрый лежак, прилёг отдохнуть — благо солнце успело прогреть воздух и стало довольно тепло. Собака легла тут же рядом.

Проснувшись ближе к вечеру, Сымон поспешил домой. Вернуться в Ректу засветло он не успевал, так что предстояло подумать об охоте. Едва он вспомнил о дичи и зарядил ружьё, как чёрная собака подошла к ближайшему дереву и бесшумно подняла морду вверх. Сымон проследил за её взглядом и тут же увидел большого, жирного глухаря. Выстрел был точным, и добытая птица тут же перекочевала в охотничью сумку. Через некоторое время повторилась та же история. Сымон было решил, что его выстрел наверняка распугал остальную дичь, но чёрная собака вскоре подбежала ещё к одному дереву, и ловчий застрелил ещё одного глухаря.

Не прошло и двух часов, а в сумке уже лежали два глухаря, два тетерева и четыре куропатки. Сымон, пожалуй, мог бы настрелять и больше, но и добытого было более, чем достаточно — и так ноша была нелёгкой. «Не обманул Хилимон — чёрная собака своё дело знает. Теперь охота пойдёт. Может и насчёт зеркальца правда — утешит оно Алёнку, перестанет она плакать. А может, и лихие люди перестанут её обижать — мало ли что теперь будет», — радостно думал Сымон, весело поправляя на плече набитую дичью сумку.

В Ректу он пришёл за полночь и сразу же направился к эконому Старжевского — спрятать добытую птицу в глубокий, холодный погреб.

Прошло полгода. Закончилась холодная затяжная зима. Слава о Сымоне гремела теперь по всей округе — не было ловчего не только лучше, чем он, но даже и похожего мастерством и умением. Генерал Одинцов совсем одолел Старжевского просьбами продать ему Сымона и Алёнку, да и такие деньги предлагал, что польский пан хоть и дорожил своим охотником, но не мог устоять перед соблазном, хотя и рассудил по своему — вначале решил женить Сымона и Алёнку у себя, а уж затем продать восвояси, надеясь, что за мужа и жену он возьмёт с Одинцова денег ещё больше.

Алёнка с благодарностью приняла зеркальце в подарок и теперь часто гляделась в него в редкие свободные от работы минуты. И, странное дело, если вначале она терпеть не могла своего отражения, так как в зеркальце, словно на ладони, явственно проступали все её недостатки, то со временем она стала замечать за собой, что ей понемногу становятся симпатичными черты своего лица.

Девушка и в самом деле преображалась на глазах — теперь она уже не была той конопатой дурнушкой, какой все привыкли её видеть. Да и нос постепенно стал то ли уменьшаться, то ли приобретать совсем иную форму.

— Тут не обошлось без колдовства!