Добавить в моё избранное
32 мин, 51 сек 1396
Потянул здоровой рукой из-за пазухи крошечную склянку, зубами вытащил пробку, стал сыпать из нее перед собой темную пыль, стремительно развеивающуюся в вихрях метели.
Бланшар, пятясь, все продолжал бормотать, а потом швырнул склянку навстречу этому… Навстречу тому, что надвигалось на нас…
Мы медленно отступали, утопая в сугробах до колен.
Француз махал перед собой ладонью и бормотал. Он действовал так, как и должно было действовать в нашем положении. Он не боялся, потому что бессмысленно уже было бояться надвигающейся гибели.
Но можно было еще попытаться остановить это… этого…
И тогда я тоже перестал бояться, я вспомнил, что у меня тоже есть способ.
Сгинь, сгинь нечистая, пропади совсем!
В одной руке я сжимал саблю, а другой размашисто крестился. Истово шептал пришедшую на ум молитву, в детстве заученный «Отче наш».
И тогда вдруг переливающийся льдистый призрак дрогнул.
Отступил, будто теснимый беснующимся вокруг нас ветром, точно ветер перестал быть его союзником, а переметнулся на нашу сторону…
Быть может, на него подействовала моя молитва, моя вера, впитанная с молоком матери, вобранная с младенческих лет мерцающими в красном углу огоньками лампад и чинными проповедями в домашней часовне, запахом куличей по весне, переливчатыми голосами певчих, ладанным духом и гулким сумраком храмов…
Возможно, на него подействовали приемы Бланшара, его навыки и тайные знания, полученные в блужданиях с фонарем по испещренным тайными знаками заплесневелым гробницам мертвых царей. Знания, таившиеся в резных саркофагах, в алебастровых сосудах, занявших наряду с прочими трофеями тесные трюмы кораблей экспедиционного корпуса.
Вернее всего, мы с французом просто наскучили ему. Существу, имени которого нам не дано было узнать.
Пресытившись чудовищной игрой, сполна вкусив питавших его безумия и крови, оно оставило нас, растаяло, рассыпалось снежной крошкой, не оставив по себе и следа.
Ветер еще бесновался, еще играл, звеня заиндевелыми ветвями, шурша поземкою, но и он шел на убыль, таял, успокаивался.
Над заснеженными верхушками леса занимался бледный рассвет…
— Обопритесь на меня.
— Благодарю.
Некоторое время мы молча ковыляли по снегу. Впереди, разметанная бурей, показалась дорога.
За нашими спинами до небес полыхал чудовищный костер, искры летели навстречу рассветному небу.
Метель успокаивалась, натешившись всласть, уходила.
— Слышал, вы очень образованный человек? — разлепил губы я. — Что думаете обо всем этом? Что скажет на сей счет передовая наука?
Он некоторое время молчал, затем сказал:
— Гран-Гиньоль.
Я сначала не понял.
А потом вспомнил, удивился.
И мысленно согласился с французом. Да, именно так. Большое. Кукольное. Представление.
— Что ж это за силы такие, — пробормотал я, — что человек им, как петрушка тряпичный… Что ж это за твари-то такие…
Что-то бабье и трусливое послышалось мне в моем собственном голосе. Я только досадливо сплюнул, радуясь, что проговорил все это по-русски, и Бланшар ничего не понял.
— Пошевеливайтесь, — я решил напомнить, кто есть кто в нашем временном альянсе. — Нам предстоит долгий путь.
Он молчал некоторое время, ковыляя со мной шаг в шаг, а потом сказал:
— В мире есть такие силы, месье… При встрече с которыми наш разум цепенеет. Я знал это и раньше. Вы узнали это теперь. Какая, в сущности, разница? Кто знает, может они так и останутся непостижимыми…
— О да, — сказал я. — Есть такие силы, месье Бланшар. А еще… В мире есть такие страны, куда лучше не приходить. Даже войском в двунадесять языков. Всегда плохие последствия…
Он посмотрел на меня черными птичьими глазами. Кивнул.
Мы поковыляли дальше.
— Как думаете, дойдем куда-нибудь? — спросил он.
— Авось выберемся, — ответил я по-русски.
Бланшар снова не понял. Покосился на меня.
Я попытался улыбнуться. Потрескавшиеся губы нещадно саднило, лицо горело от мороза. Но у меня получилось.
Он растянул бледные губы в ответной улыбке. Зубы у него были скверные, темные и редкие, и десны тронуты воспалением.
— На авось, — отвернувшись, я стал смотреть на приближающуюся дорогу. — Непереводимо.
К полудню полковник Луиджи Гатти, с остатками отрезанного казаками на марше полка королевской гвардии из четвертого итальянского корпуса Великой армии, вышел к свежему пепелищу.
Обугленные развалины некогда просторного здания чернели посреди сугробов, а все, что лежало окрест, укрывала белая пелена.
Полковник Гатти, шедший во главе колонны пешим порядком, в женской лисьей шубе поверх походной шинели, и офицерской шляпе поверх скрывающей голову и лицо цыганской шали, вместо трости опираясь на плохо обструганную палку, приказал остановиться.
Бланшар, пятясь, все продолжал бормотать, а потом швырнул склянку навстречу этому… Навстречу тому, что надвигалось на нас…
Мы медленно отступали, утопая в сугробах до колен.
Француз махал перед собой ладонью и бормотал. Он действовал так, как и должно было действовать в нашем положении. Он не боялся, потому что бессмысленно уже было бояться надвигающейся гибели.
Но можно было еще попытаться остановить это… этого…
И тогда я тоже перестал бояться, я вспомнил, что у меня тоже есть способ.
Сгинь, сгинь нечистая, пропади совсем!
В одной руке я сжимал саблю, а другой размашисто крестился. Истово шептал пришедшую на ум молитву, в детстве заученный «Отче наш».
И тогда вдруг переливающийся льдистый призрак дрогнул.
Отступил, будто теснимый беснующимся вокруг нас ветром, точно ветер перестал быть его союзником, а переметнулся на нашу сторону…
Быть может, на него подействовала моя молитва, моя вера, впитанная с молоком матери, вобранная с младенческих лет мерцающими в красном углу огоньками лампад и чинными проповедями в домашней часовне, запахом куличей по весне, переливчатыми голосами певчих, ладанным духом и гулким сумраком храмов…
Возможно, на него подействовали приемы Бланшара, его навыки и тайные знания, полученные в блужданиях с фонарем по испещренным тайными знаками заплесневелым гробницам мертвых царей. Знания, таившиеся в резных саркофагах, в алебастровых сосудах, занявших наряду с прочими трофеями тесные трюмы кораблей экспедиционного корпуса.
Вернее всего, мы с французом просто наскучили ему. Существу, имени которого нам не дано было узнать.
Пресытившись чудовищной игрой, сполна вкусив питавших его безумия и крови, оно оставило нас, растаяло, рассыпалось снежной крошкой, не оставив по себе и следа.
Ветер еще бесновался, еще играл, звеня заиндевелыми ветвями, шурша поземкою, но и он шел на убыль, таял, успокаивался.
Над заснеженными верхушками леса занимался бледный рассвет…
— Обопритесь на меня.
— Благодарю.
Некоторое время мы молча ковыляли по снегу. Впереди, разметанная бурей, показалась дорога.
За нашими спинами до небес полыхал чудовищный костер, искры летели навстречу рассветному небу.
Метель успокаивалась, натешившись всласть, уходила.
— Слышал, вы очень образованный человек? — разлепил губы я. — Что думаете обо всем этом? Что скажет на сей счет передовая наука?
Он некоторое время молчал, затем сказал:
— Гран-Гиньоль.
Я сначала не понял.
А потом вспомнил, удивился.
И мысленно согласился с французом. Да, именно так. Большое. Кукольное. Представление.
— Что ж это за силы такие, — пробормотал я, — что человек им, как петрушка тряпичный… Что ж это за твари-то такие…
Что-то бабье и трусливое послышалось мне в моем собственном голосе. Я только досадливо сплюнул, радуясь, что проговорил все это по-русски, и Бланшар ничего не понял.
— Пошевеливайтесь, — я решил напомнить, кто есть кто в нашем временном альянсе. — Нам предстоит долгий путь.
Он молчал некоторое время, ковыляя со мной шаг в шаг, а потом сказал:
— В мире есть такие силы, месье… При встрече с которыми наш разум цепенеет. Я знал это и раньше. Вы узнали это теперь. Какая, в сущности, разница? Кто знает, может они так и останутся непостижимыми…
— О да, — сказал я. — Есть такие силы, месье Бланшар. А еще… В мире есть такие страны, куда лучше не приходить. Даже войском в двунадесять языков. Всегда плохие последствия…
Он посмотрел на меня черными птичьими глазами. Кивнул.
Мы поковыляли дальше.
— Как думаете, дойдем куда-нибудь? — спросил он.
— Авось выберемся, — ответил я по-русски.
Бланшар снова не понял. Покосился на меня.
Я попытался улыбнуться. Потрескавшиеся губы нещадно саднило, лицо горело от мороза. Но у меня получилось.
Он растянул бледные губы в ответной улыбке. Зубы у него были скверные, темные и редкие, и десны тронуты воспалением.
— На авось, — отвернувшись, я стал смотреть на приближающуюся дорогу. — Непереводимо.
К полудню полковник Луиджи Гатти, с остатками отрезанного казаками на марше полка королевской гвардии из четвертого итальянского корпуса Великой армии, вышел к свежему пепелищу.
Обугленные развалины некогда просторного здания чернели посреди сугробов, а все, что лежало окрест, укрывала белая пелена.
Полковник Гатти, шедший во главе колонны пешим порядком, в женской лисьей шубе поверх походной шинели, и офицерской шляпе поверх скрывающей голову и лицо цыганской шали, вместо трости опираясь на плохо обструганную палку, приказал остановиться.
Страница
10 из 11
10 из 11
