Le general Hiver

Долетел сквозь снежную завесу протяжный прерывающийся крик…

… Что-то тянуло урядника сзади, туда, в сугробы, в нагромождения снега, человеческих и конских тел, и тоненько трещала ледовая корка.

Я закричал:

— Руку, руку хватай, Хомутов!

И не видел его, потому что снегом залепляло глаза, и буря хлестала по щекам холодной ладонью.

А он, невидимый орал в ответ:

— Уходи! Уходи-и-и, корнет! Это он… Старый запердежник! Знал, его вина! Он нас заманил, понял?! Беги, корнет, беги ты ради Христа!

… и когда Хомутова затянуло, на миг в белесых хороводах пурги, прямо передо мной, проглянуло что-то совершенно немыслимое.

Громадный человеческий силуэт, полупрозрачный, будто составленный из замерзшей воды, покрытый разводами изморози, утыканный переливающимися сосульчатыми иглами, и в таком же игольчатом венце, он тянул ко мне руку — и длинные суставчатые пальцы ее тоже кончались острыми прозрачными шипами…

… Вы можете попробовать снова застрелить меня, — сказал я. — Но, думаю, вы уже убедились, что нам всем угрожает нечто такое, что… Я не знаю, как сказать…

Он понял меня. Хоть лицо оставалось непроницаемым, в черных звериных глазах я прочитал, что он понял.

Потирая натертые веревкой запястья, он принял из моих рук карабин.

— Нам пора убираться отсюда, месье Бланшар. Идемте…

… первым войдя в каминный зал, я увидел Черкасова.

Он стоял, покачиваясь, опираясь одной рукой на спинку дивана, другой целя в мою сторону из пистолета.

Больше в зале никого не было, двери на колоннаду распахнуты, из них задували снежные вихри.

— Черкасов, не…

Я предостерегающе поднял руку.

— Мишель, сзади! — захрипел он.

И выстрелил в шедшего следом за мной Бланшара.

Француза отбросило, он стукнулся спиной о дверной косяк и медленно сполз вниз.

— Вот и славно, — одними губами прошептал Черкасов. — Славно вышло…

Выронив пистолет, он покачнулся, зацепился рукой за канделябр, облепленный парой дюжин разномастных свечек, собранных по всей усадьбе.

Черкасов упал на пол, раскинув руки. Канделябр обрушился на книжный шкап, рассыпая мириады искр, потянул за собой край портьеры, с треском расколотил склянки в докторской сумке, и ромовые бутылки, что стояли возле дивана среди скомканных окровавленных бинтов. В недрах сумки что-то ярко и празднично вспыхнуло, в единый миг охватив и портьеру, и шкап. Веселое пламя, подхваченное сквозняком, вдруг разом взметнулось во всю стену.

Я кинулся к колоннаде, выбежал навстречу мутным хороводам метели.

Беккер был у груды мертвых тел, прижатый к ней спиной. С разбитым в кровь лицом и без пенсне. Одной рукой он шарил вокруг себя, а другую протягивал вперед в защищающемся жесте.

Забелин стоял подле него, чуть склонив голову, примерялся саблей для удара.

Он повернулся на грохот и треск пламени в зале, увидел меня. Улыбнулся:

— П-присоединяйся, Миша! Как видишь, у нас в-весело…

Докторское пенсне хрустнуло под моим сапогом, в осколках отразились блики пламени.

— Значит, и ты, Георгий? — сказал я, таща саблю из ножен. — И тебя тоже…

— И м-меня, Миша.

Он стремительно развернулся корпусом и сделал выпад.

Я отразил его саблей, лязгнула сталь, на миг мы оказались лицом к лицу.

— В-выхода нет, — прошептал он. — Придется драться!

Мы отскочили друг от друга, Забелин сделал новый выпад, и еще и еще, тесня меня к краю. Фехтовал он куда лучше меня. И когда он совсем было припер меня к перилам, за ним показался Беккер.

Забелин дернулся, удивленно приподняв брови, стал валиться на заметенный снегом мрамор.

Беккер стоял над ним, близоруко щурясь, с детским любопытством разглядывая окровавленный хирургический нож в собственной руке.

— Доктор? — позвал я. — Беккер, вы что же…?

На его губах появилась мечтательная улыбка. Он медленно, очень медленно двинулся на меня.

На третьем его шаге сквозь вой метели раздался отрывистый треск.

Доктор рухнул лицом вперед.

Бланшар, с закушенной губой, глядя исподлобья, отбросил карабин. Взялся рукой за предплечье. На шинельном сукне расплывалось темное пятно.

— Серьезно вас?

— Сквозное, чепуха. А вы правы. Нам самое время убираться…

… И тогда он выдвинулся нам навстречу, выступил из снежной круговерти, совершенно невозможный и в то же время действительный, всамделишный во всей этой переливающейся льдистой красоте, ощеренный сосульчатыми иглами и шипами, в игольчатом царственном венце…

Бланшар не стал вопить от ужаса (как смертельно хотелось поступить мне, вот только не было уже сил).

Он попятился, и забормотал непонятное, гортанное.